* * *
Выше уже было сказано, что М. М. Бахтин оценивал потенциал цикличности в художественном освоении времени как довольно ограниченный и, в общем, уменьшающийся (см. «Формы времени и хронотопа в романе»). Вопреки этому, в своих «Дополнениях и изменениях к «Рабле» он всё же предпринял попытку развить идеи циклизма в новом для себя ракурсе. Правда, самого термина «цикличность» он и здесь не употреблял, но по сути дела речь шла о повторяющемся двухфазном цикле развития при смене старого новым. Своеобразие его подхода состояло в том, что, во-первых, общеизвестный процесс смены поколений (отцы-дети и т. д.) он рассматривал
В своей характеристике циклического трагизма Бахтин стремился органически соединить две грани проблемы: уяснение онтологических основ трагического и изучение форм его художественного воплощения. В качестве конкретного материала для теоретических обобщений Бахтин избрал творчество Шекспира. «Шекспир – в центре этого текста, хотя в его названии и стоит имя «Рабле»[346]. В самой общей форме проводимую им идею учёный выразил так: «Спор старости с юностью, рождающего с рождаемым в конечном счёте является подосновой основного трагического конфликта всей мировой литературы: борьбы отца с сыном (смена), гибели индивидуальности»[347]. Ниже мы попытаемся выявить реальное наполнение этой формулы, проследить её философско-онтологическую и художественно-эстетическую конкретизацию.
Индивидуальная жизнь человека, по Бахтину, изначально трагична. Всё индивидуальное ставшее обречено на гибель, на поглощение вечным процессом становления; естественно, живое человеческое существо предчувствует свою участь и глубоко страдает. Самое простое желание продлить данное индивидуальное существование сверх некоторой меры уже приводит к конфликту поколений. Но это ещё не всё. Любая попытка самоутверждения индивидуальной жизни чревата насилием по отношению либо к тем, кого она сменяет, либо к тем, кто должен сменить её (часто к тем и другим вместе). «В мире неравных» (господ и рабов, отцов и детей и т. д.) самоутверждение почти фатально перерастает в отцеубийство и детоубийство. «Преступление заложено в самую сущность самоутверждающейся жизни, и, живя, нельзя не запутаться в нём»[348]. «Всякая активность преступна (в пределе это всегда убийство)»[349].