Очень серьезные возражения на этот счет высказывает Р. Гвардини. Совершенно недостаточно, говорит он, включить какие-либо природные феномены (силы, энергии и т. п.) в орбиту человеческой деятельности (скажем, путем мистически-магического приобщения к ним), чтобы они обрели благой статус в культуре. «…“Культура” означает только то, что различные элементы природной действительности попадают в сферу человеческой свободы и получают там потенциал нового рода. В них освобождаются совершенно новые возможности, но именно в силу этого они оказываются под угрозой и сами чреваты бедой, если только человек не включит их в новый, нравственно-личный порядок»[764]. Гвардини обозначает эти высвобожденные, но не укрощенные пока что новые силы терминами: «демонизм», «демоническое» и «не-культурная культура». Поэтому проповедники неоязычества, как говорится, играют с огнем. Освобождение джинна из бутылки представляется им победой, великим торжеством; но удастся ли потом снова возобладать над духом-демоном, так легко выпущенным на свободу?

Картина постхристианской неоязыческой свободы выглядит в трезвом изображении Гвардини отнюдь не радужной. «В этой новой дикости открываются старые пропасти первобытных времен. Всё поглощающие и удушающие на своем пути джунгли стремительно разрастаются. Все чудища пустынь, все ужасы тьмы снова вокруг нас. Человек вновь стоит лицом к лицу с хаосом; и это тем страшнее, что большинство ничего не замечает…»[765].

Высвобожденные новые силы таят в себе не только благо, но и разрушительный потенциал. Они объективно требуют «укрощения», культурного освоения. А это, в свою очередь, предполагает величайшее напряжение духовных сил. Таковые еще сохраняются в христианстве, других мировых религиях, но явно отсутствуют в неоязыческих культах. Здесь господствуют интенции расслабленности, удобства, необременительности, комфортности и т. п. (При этом мы сознательно умалчиваем о том, что развитие и обслуживание неокультистской, нью-эйджевской деятельности давно стало очень выгодным, широкомасштабным бизнесом, о чем можно прочесть у тех же Д. Нэсбитта и П. Эбурдин).

Приглядевшись, можно заметить, что «духовные искания» неоязычников соответствуют общей парадигме постмодернизма, с его пафосом отрицания всякого единства, культом раздробленности, эклектики, хаоса и т. д. Впрочем, установление созвучий, а может быть, и прямых связей между неоязычеством и постмодернизмом требует специального исследования.

Нарастание неоязыческих тенденций прослеживается на протяжении всего XX века – как в Западной Европе, так и в России. Нарастание это происходило не плавно, а дискретно. Периоды усиления соответствовали углублению общего социокультурного кризиса.