— Разве можно бороться со своим разумом, с собственным сердцем?
Пожелтевший документ местами прохудился на сгибах, так часто его разворачивали и складывали снова. Свернутые в рулон листы выбрали именно этот момент, чтобы раскрыться и рассыпаться по ковролину, перекрывая друг друга, как дети, слишком долго сидевшие на месте. Перед глазами образовалась роскошная поляна, наполненная сочными цветами: красным, фиолетовым и черным. Там были влажные глаза, удивительные лица и целый калейдоскоп разноцветных форм и деталей. Пятна краски, которые последнее время покрывали ее тело. На мгновение мне показалось, что яркий солнечный луч пробился сквозь свинцовую тучу.
Но… неужели она не боится того, что о ней подумают дядюшка Балли, семья и все общество? Почему она решила вернуться к кисти именно сейчас?
— Иногда жизнь дает только один шанс, без возможности что-то изменить или исправить. — У нее грустное лицо человека, потерявшего надежду, но не сумевшего унять боль.
Я вспоминаю, что видела Шейлу Бу с кистью в руках только однажды, тогда, в детстве, в захламленной кладовке. И тут прошлое обрушивается на меня вместе с осознанием простой истины: там, в этих картинах, была похоронена ее мечта. Рваные всполохи красного цвета на том холсте были кровоточащими ранами ее искусства.
— А как ты… оплатила… миграционную карту? — шепчу я первое, что приходит в мою гудящую голову.
— Продала кое-какие свои картины. — Тетушка пытается улыбнуться, но быстро сдается, ее глаза смотрят куда-то в дальнюю даль. — И на оставшиеся деньги купила эту цепочку. — Она трогает пальцами свою неизменную подвеску с птицей, которую я считала подарком бабушки.
Шейла не уехала. Не смогла.
Тогда такое решение считалось самым разумным для молодой женщины. С тех пор ничего не изменилось.
Вот только в чем здесь разумность?
У меня режет в глазах и ужасно болит голова. Я не могу плакать, потому что она решит, что я сошла с ума. А я и правда сошла с ума.
Она не смогла поехать.
Нас снова окружают неистовые тренеры, они настаивают на том, чтобы отвести тетушку Шейлу в медицинский кабинет при клубе, на всякий случай. Она подчиняется, и я чувствую, как ее место рядом со мной занимает холодный воздух.
Я остаюсь наедине с беговой дорожкой и бумагами тетушки.
Не знаю почему, из-за воспоминания о ее отсутствующем взгляде или испуга при виде того, что высыпалось из сумки, но моя рука потянулась к чистому сложенному листу, лежащему возле письма от Оксфордского университета. Шейла Бу сунула этот листок под беговую дорожку, думая, что я не замечу.