Но он только повышал голос, так что Нине было стыдно за него перед людьми на остановке.

— Нужно, чтобы уже сейчас, незамедлительно, всех злодеев, мучителей, вурдалаков и всех инквизиторов, великих и крохотных, и включая меня и моего прекрасного друга Вадика Земского, которого я отныне безмерно уважаю и люблю, — всех без исключения… Не выборочно, как они это делают, а всех без исключения объявили святыми. Не за всякую там чепуху… Какое-то раскаяние еще придумали!.. Не верю!.. А за истинное богоугодное дело, которое множит праведников и мучеников, — за злодейство! И чем негоднее человек, чем больше зла от него, тем большим он должен быть объявлен святым… Раз богоубийца — святой!.. Но в таком случае прокуратор — тоже святой праведник. А про того я вообще молчу. Тщщ… — Он поднес палец к губам и, сделав заговорщицкие глаза, опять сорвался в надрывный шепот: — Почему богоубийцу объявили святым, а предателя Бога святым не объявили?.. В душу-то его никто не заглядывал… Эвон дело-то в чем, вишь? Никто не заглядывал!.. И завещания он не написал. А что там, в душе в той, выстроилось — разве кто-то может знать?! А там, может, такое раскаяние на дыбы поднялось, что и тридцать сребреников выкинул, и в петлю полез! А может, там такое мучение из-за того, что половина человечества проклинает его две тысячи лет! Самое страшное мучение! Вот богоубийцу славословят, а богопредателя проклинают. И я тут ничего не понимаю!.. Или для того, чтобы тебя святым объявили, стаж раскаяния нужен? Пяти минут раскаяния маловато будет! — Он саркастически, с издевкой засмеялся. — А то ведь если от пяти минут до двух, там, или до трех часов раскаяния — то ты все еще вор, предатель и тиран, а если, скажем, месяц раскаяния, то ты уже вроде как кандидат в святые. До года — стажер… А если год раскаяния и более, то ты уже документально засвидетельствованный святой Владимир Кровавое Солнышко…

Пришла маршрутка. Хорошо еще, что по дороге он тяжело сник, сидел согбенно, уронив голову, Нина его подпирала плечом. Было еще несколько человек, впрочем безучастных к попутчикам. На улице он немного пришел в себя. И Нина вновь принялась настаивать, чтобы он тотчас отправлялся домой. Но он только посмеивался. Она оставила его, решительно перешла пустынную узкую улицу. Но он поплелся за ней. Она некоторое время шагала бодро, не оборачиваясь. Но потом остановилась, его фигура маячила под фонарем. Пришлось ждать. Опять пошли рядом.

Дождь кончился, воздух был свеж. Но углубляясь в малолюдный к ночи старый пролетарский микрорайон из одноэтажных и двухэтажных довоенных домов, проходя темные прогоны ветхих улиц — от одного тусклого фонаря к другому, Сошников, опять стал говорить: