– Да не русофоб он! Не сгущал он краски, не выискивал намеренно недостатки, а писал с уважением и даже любовью. «В массе русские показались мне великими, даже в своих самых отвратительных пороках, по отдельности же показались привлекательными…» Я цитирую. Где здесь ненависть, презрение, где? Или, скажем, такое: «Сколько кроется деликатного восхищения в моей явной критике, сколько сожаления и симпатий в моих самых суровых замечаниях…»

– Видать, для вас это настольная книга, раз шпарите без запинки, – вворачивает сидящий рядом жук. – Это о многом, между прочим, говорит.

– О чем же, если не секрет?

– О том, что, извините, наплевать вам на страну, в которой столько лет прожили. Смакуете гадости этого самого Кюстина и довольны.

– Я бы на вашем месте не делал таких далеко идущих выводов.

– Это почему же? Какие хочу, такие и делаю.

И завертелось, закрутилось, затеялся разговор нешуточный, когда слов не жалеют и в карман за ними не лезут, когда в запале не думают о последствиях сказанного; отбивается Костя от наскоков со всех сторон – народ завелся не на шутку, несет по кочкам сидящую публику, а та несет его, пока наконец альбинос не прекращает анархию и не приглашает гостей попариться и покупаться в бассейне.

В сауну разгоряченному, взбудораженному Косте хватает ума не лезть, плюхается он в прохладный бассейн, плавает минут десять, остывает, приходит в себя. Все, теперь от дома Генрих с женой ему откажут. Как Лера смотрела на него, когда муж повел всех париться… И ведь предупреждала. Ладно, чего об этом.

Наказание, вполне Костей заслуженное (он сам так считал, но не потому, что в перепалке кого-то оскорбил: чего не было, того не было, а потому, что бессмысленно и нелепо было открываться перед этой публикой и тем самым подставлять хозяев), оказалось не столь суровым, как представлялось поначалу. Он извинился перед Генрихом и Лерой за свою дурацкую несдержанность, Аля не разговаривала с ним неделю, потихоньку смягчилась, и в одну из суббот они вновь поехали в Нахабино с разрешения хозяйки. Костя поцеловался с Лерой в знак примирения, и та неожиданно предложила пожить на даче с тем, чтобы побыстрее закончить роман, о котором уже рассказала знакомому, весьма известному и преуспевающему издателю. Книгу ждут – теперь очередь за Костей.

Четверг восьмого июля складывается привычно, буднично и – странно. Накануне Костя договаривается о встрече в издательстве, днем должен к Але заехать, вместе пообедать, потом к ней на Славянский попрощаться – завтра улетает она в Европу, и с утра какие-то непонятности. Во время звонка Але вырубается связь, он вынужден перезванивать по мобильному. Такого ни разу не было. Связь так и не восстанавливается до его отъезда с дачи. Берет с собой в Москву лекарства – вынужден принимать по гроб жизни несколько таблеток в день, часто забывает о них, сейчас вспоминает и вместо того, чтобы взять по паре пилюль (завтра ведь вернется на дачу, проводив Алю, запас не надобен), укладывает в наплечную сумку флаконы. Наконец, оставляет в письменном столе синий паспорт, для него сие крайняя редкость; всхомянулся, поджидая водителя Володю, уже за воротами, вынужден вернуться, забрать паспорт и замечает сам себе – плохая примета.