И тут же, не словом, а каким‑то пятном неопределенного цвета, в сознание влезало неприятное ощущение, вернее, воспоминание ее истового желания выяснить природу их сходства с Варей. Нас родила одна мать, твердила она тогда, мы сестры. Какими наивными казались ей теперь эти разговоры. И сознаемся, в ней жило подспудное желание обрести вторую мать — живую. И вот Марина рядом. Играй в свою новую судьбу. Но это была именно игра, не более. Представить Марину своей настоящей матерью было совершенно невозможно. Это было чудовищным, именно так, чудовищным предательством по отношению к той — покойной. Только она, уже истлевшая на кладбище была настоящей, а Марина — всего лишь подстава. От подобных мыслей было не просто тошно. Возникало знакомое чувство брезгливости и страха, сродни тому, какое она ощутила в бане, увидев рядом свою голую копию.

Вечерами семья собиралась в гостиной. Каждый приходил с какой‑то работой, которую, может, и не собирался делать, но имел под рукой. У Марины обычно это были тексты для редактирования, у Виктора Игоревича — газета, у Натальи Мироновны — грибная корзинка, в которой лежали предназначенные для штопки носки. Корзинка всегда была полной. И не потому, что в этой семье быстрее, чем в прочих, притирали пятки. Закон прост — если из какой‑то емкости ничего не забирать, то она полной и останется. Наталья Мироновна находила иголку с всунутой туда накануне ниткой, втыкала ее в натянутый на сгоревшую лампочку носок, говорила рассеянно: "Ни черта не вижу" и устремляла взор в телевизор. Его вроде бы и не смотрели, но и не выключали. Хочешь — смотри: кто, куда и зачем движется по улицам мира, а можешь вообще не обращать на них внимания.

Звук, чтоб не потревожить больную, приглушали. Но это была только дань подспудной деликатности, правда жизни брала своё. Диктора можно заставить говорить шепотом, а собственные страсти Соткины не могли унять. Они начинали спорить на приглушенных тонах, а потом кто‑то срывался и возвышал голос, чаще это была Наталья Мироновна. Марина не заставляла себя ждать, а там уже и папенька ввязывался. В основном обсуждали политические темы — война, Ельцин, безобразник генеральный прокурор, — но случались споры и на житейские темы. Один из вечерних разговоров показался Даше очень интересным, прямо скажем — открыл глаза.

Семья разругалась из‑за молодежной передачи "Акуна матата" — чтоб ей! Это когда подросток сидит в кресле и ниспровергает всё и вся, аудитория восторженно улюлюкает, а высокая комиссия взрослых и вполне уважаемых людей ненавязчиво и деликатно делает оценки.