Вечера были испытанием, потому что рано темнело и оставалось слишком много времени на раздумья, но ее то и дело призывал материнский колокольчик. Горевать было утомительно, и она рано ложилась, но это же горе не давало ей уснуть, и она не могла выспаться.

Она пыталась вспомнить, как она жила до того, как всего полгода назад встретила Тилбери. Дни шли без особых эмоциональных взлетов и падений; работа и домашние ритуалы, сопровождающие каждое время года, были достаточно разнообразны, приносили удовлетворение и наполняли жизнь. Простые радости – первая за день сигарета; стаканчик хереса перед воскресным обедом; плитка шоколада, разделенная на части так, чтобы хватило на неделю; книга из библиотеки, только что опубликованная, первозданная, которой еще не касалась чужая рука; первый весенний гиацинт; аккуратно сложенное в стопку свежевыглаженное, пахнущее летом белье; сад под снегом; незапланированная покупка канцелярских товаров для ее ящичка – были в этой жизни достаточной наградой. Она гадала, сколько лет – и хватит ли их – понадобится, чтобы усмирить чудовище пробудившихся в ней желаний, и она сможет вновь безмятежно принимать свое ограниченное существование. Путешествие в любовь было таким непринужденным и изящным, а обратно приходилось карабкаться – долго и мучительно.

Однажды вечером, устроив мать на ночь и чувствуя, как давят на нее стены, Джин выскользнула из дома и дошла до церкви. Она не была религиозной, но считала себя принадлежащей к христианской культуре и, пока не произошла размолвка из-за вязаных кукол, сопровождала мать на службу по основным праздникам.

Как раз заканчивалась спевка хора, и певчие расходились, застегиваясь на ночном холоде и выкрикивая слова прощания, так что Джин постояла в садике дома приходского священника, пока не стихли последние шаги. Тяжелую деревянную дверь еще не заперли, и она зашла в прохладную темноту и уселась на заднюю скамейку, будто готовая быстро удрать от Бога, на случай, если Он появится.

Сквозь витражные окна проникал свет яркой луны. Тускло поблескивал алтарь; везде царил покой. У нее никогда не было привычки молиться ни за себя, ни за других, и она не опустится до этого сейчас только потому, что ей что-то нужно. Вместо этого она сидела и вбирала тишину и запах полированного дерева и воска свечей и древних камней. Шли минуты, ее глаза наполнились слезами, и она позволила им беспрепятственно катиться по щекам, скапливаться в уголках рта и стекать по подбородку.

Вдруг раздался шум – оглушительный в тишине – и дверь в ризницу приоткрылась, впустив полоску света. Внезапно возвращенная к реальности, Джин поспешно вытерла слезы рукавом пальто, и тут в дверях появилась такая же напуганная миссис Мэлсом.