– Господи Боже, – сказала она, хватаясь за сердце и вглядываясь во мрак. – Я не ожидала, что тут кто-то до сих пор есть.
На ней была меховая шапка, которая пригодилась бы в русских степях, и варежки из овчины, несколько мешавшие ей справиться с задвижкой.
– Прошу прощения, – сказала Джин и поднялась. – Я просто…
– А, это вы, Джин, – сказала миссис Мэлсом. – Я не хотела вас напугать. Я задержалась после хора, чтобы разобраться с нотами – они были все вперемешку. – Она присмотрелась. – Что случилось, моя милая?
Джин отчаянно заморгала. Она могла вступить на тропу отрицания и поспешного бегства или принять предложенное ей сочувствие. Ее кольнуло воспоминание – как горемычная дочь из отеля в Лаймингтоне отвергла протянутую ей дружескую руку. Из-за этой гордыни в ту ночь были унижены они обе. Озарение, запоздалое, но ослепительное, открыло Джин глаза на истину: когда принимаешь помощь, обе стороны становятся богаче. Она благодарно улыбнулась миссис Мэлсом.
– Ничего серьезного, но, по правде говоря, мне довольно грустно. Когда я смотрю в будущее, все кажется каким-то… безрадостным.
Рука в варежке легла ей на плечо.
– Мне очень жаль. Несладко вам приходится, – был ответ. – Давайте-ка пойдем в ризницу, и я поставлю чайник.
– Спасибо. Вы очень добры.
Из этой встречи вышло кое-что полезное. Джин не стала раскрывать никаких деталей своих недавних горестей, связанных с семьей Тилбери, но намекнула на любовную историю, которая закончилась, оставив по себе только сожаления и чувство одиночества. Речь зашла и о сужении материнских горизонтов, и миссис Мэлсом немедленно вызвалась прийти посидеть с ней в субботу днем, чтобы Джин могла хоть немного насладиться свободой. Они сыграют в карты, или поболтают, или будут молча вязать крючком – как миссис Суинни захочет. Она не сомневается, что в церкви есть добрые люди, которые с радостью сделают то же самое в последующие субботы. И может быть, в конце концов, мать можно будет уговорить опять спускаться вниз.
Никакого средства от разбитого сердца она, конечно, предложить Джин не могла, да и не пыталась. Оставались только проверенные временем методы – быть стойкой, отвлекаться, работать, – которые были Джин прекрасно известны; она уже прибегала к ним однажды в истории с Фрэнком и не особенно верила в их действенность. Предыдущий опыт научил ее, что боль не будет длиться вечно, но и не сойдет на нет плавно и постепенно, а будет набегать сокрушительными волнами, и какие-то из них все еще смогут сбить ее с ног.
Был первый вторник декабря, за несколько дней до того, как “Эхо” напечатает “Загадочный случай «Девы-Матери»” на первой полосе, когда Джин ударило такой волной. Она наводила порядок у себя на столе и складывала в папку всю переписку и заметки. Личные письма Говарда, отправленные на ее домашний адрес, не были включены в этот архив, а оставались в ящике ее туалетного столика в ожидании того дня, когда она достаточно окрепнет, чтобы их перечитать. От вида почерка Гретхен на том самом первом кратком письме –