Отношение отца Александра к кладбищам было позитивным. «Здесь хорошо. Здесь всё — правда. Все погоны и чины остались позади. Здесь всё, как оно есть», — говорил он. Но даже на кладбище батюшка вынужден был сохранять бдительность — на Ярославском шоссе, проходящем невдалеке, время от времени останавливались незнакомые машины, слежка не прекращалась. Даже в Коктебель, куда отец Александр ездил в отпуск, Комитет госбезопасности направлял своих «следопытов». В отсутствие батюшки его дом «навещали», вещи просматривали и с большой вероятностью фотографировали рукописи. Евгений Пастернак вспоминает о том, что в саду рядом с домом, где они с женой снимали комнату в Коктебеле, как выяснилось позднее, под дощатым столом, за которым они обедали, было установлено записывающее устройство с микрофоном, поскольку за этим столом они периодически встречались с отцом Александром, жившим тем летом в соседней комнате. Хозяйка дома, которая очень тепло относилась к своим постояльцам, со слезами на глазах рассказывала о том, что ей угрожали сотрудники КГБ и она ничего не могла поделать в этой ситуации[256].

В КГБ отчетливо понимали, насколько опасен для властей человек, встреча с которым буквально переворачивает сознание людей и превращает в труху призывы правительства стремиться к победе коммунизма. Внутренняя свобода и талант отца Александра, его свидетельство о живом Христе вызывали резкое неприятие властей предержащих. В КГБ отцу Александру был присвоен псевдоним «Миссионер», что очень точно отражает призвание их «подопечного». В соответствующих отчетах его называли «ДОН» — долговременный объект наблюдения. Таким образом, за отцом Александром была установлена многолетняя слежка, что подтверждает и рассекреченное со временем письмо генерала КГБ А. Олейникова, в котором он упоминает стукачей, внедренных КГБ в новодеревенский приход.

Евгений Рашковский запомнил вопрос, с которым в тот период обратился к нему «кум»[257] при попытке вербовки в осведомители о ситуации в новодеревенском приходе: «Вы не хотели бы как-то ярче проявить свою гражданскую позицию?» — «Моя позиция — это мой труд», — ответил Евгений.

Многочисленные допросы в КГБ имели целью добиться от отца Александра «раскаяния» за его публикации на Западе, организацию малых групп и особенно — религиозное воспитание детей. При обыске, как рассказывают, вошедшие говорили: «Оружие, наркотики, религиозную литературу для детей — на стол!» «Сказал мне следователь: „Дотронетесь до детей — р-р-руки отобьем!“» — заметил однажды отец Александр в разговоре с Владимиром Юликовым. В вину отцу Александру вменялось также крещение людей без регистрации, в то время как предъявление паспорта новокрещаемыми, если они имели официальную работу, представляло серьезный риск потери этой работы. Любые публикации на религиозно-церковную тематику в западных журналах и альманахах типа «Вестника РХД», издававшегося в Париже, также приравнивались к преступлению в глазах властей, а число таких публикаций в 1980-х годах росло. Если авторы подобных статей, по информации КГБ, были прихожанами отца Александра, то его начинали еженедельно вызывать на допросы. При этом отец Александр четко понимал, какие испытания по силам тому или иному его прихожанину, и в случае прямого вопроса от КГБ считал вполне приемлемым признание человеком своего авторства той или иной статьи с оговоркой о том, что статья передавалась друзьям и знакомым в рукописи, а способ ее попадания на Запад автору неизвестен.