— Эй, — поймал Лёха Катину руку у двери, в этот раз уже не копаясь с заевшим замком. Как на зло тот поддался легко. — У бараков осторожнее. Сильно не высовывайся, мало ли. И... Не ебу как они там это проводят, но если будет возможность узнать имена задержанных, то звони. Я тебе назову два. Девчонок найти не можем своих.

Лёха оставался Лёхой. Лёха никого не выделял, думал обо всех сразу и в последнюю очередь — о себе. Сейчас отсиживался только по той причине, что осознавал бесполезность и риск быть пойманным. Боком это выйдет не ему.

Катя кивнула. Она была готова на что угодно, лишь бы в глазах Лёши читалось одобрение. Хотела, чтобы он ей гордился, да хотя бы просто уважал, а не только заботился, но пока что так до конца и не понимала его позицию.

— Я позвоню, конечно, если вдруг. А ты отдыхай.

И вспорхнула, взмахнула сумочкой, постучала по лестнице каблуками, снова возвращаясь в свой вечный, сумрачно аморальный дом бабочек.

Если раньше остался кто-то, кто не знал о митингах, то сейчас таковых не было совсем. По федеральным каналам пустили пропагандистские ролики, высмеивали протестующих, вырывали из контекста, показывали ненастоящие кадры с места событий. Нанимали актёров, чтобы посмеяться над ними... а потом на это отвечали в сети. Люди тоже снимали ролики, делали фото, кто-то увольнялся с работы, кто-то кидал камни в полицейские участки, кто-то призывал собраться ещё раз на улице — и увольнялись, и кидали, и собирались. Любое высказывание вроде «моя хата с краю» только сильнее разжигало пламя в сердцах пострадавших и готовых бороться. Не долго оставались способные сохранять нейтралитет — ловили их, их друзей, знакомых, и никто больше не мог уйти в сторону. Государство думало, что подавляет бунд, а само только его разжигало. Государство думало, что пугает — и демонстрировало всю свою прогнившую натуру. Государство окончательно превратилось во врага, с которым бесполезно договариваться.

Стал врагом государства и народ. Защищали не людей, защищали власть. То тут, то там появлялись новости о смертях, избиениях, изнасилованиях. Люди сочувствовали, со-чувствовали, а потом шли вместе бить морду. Как одна большая компания, как когда-то ребята — за своих вершили самосуд. Кого-то за это вылавливали, кого-то не могли, кого-то убивали, избивали, насиловали — всё повторялось заново. Менялись лица, дни, имена и биографии, но продолжалась война. Как однажды кем-то спущенное, а теперь бешено летящее с горы в бесконечность колесо насилия и жестокости.

У государство было оружие. А у народа — сдерживающий и одновременно вдохновляющий фактор — человечность. И где-то между ними оказалась зажата, забита, истерзана маленькая отчаянная любовь.