Чик. Чик.

Челка укоротилась вдвое. Отчекрыженные патлы спланировали на пол. Амальгама полыхала красным, словно окно, за которым били частые молнии. Женя поскользнулся и рухнул на паркет. Волосы сыпались жменями. Затылок соприкоснулся с прикроватной тумбочкой, фейерверк взорвался под зажмуренными веками.

Опасаясь, что лишится чувств и навсегда останется в этом ужасном доме, Женя перекатился на живот, вцепился в паркетины, как в саму реальность…

Только это уже были не паркетины: пока он падал, кто-то перестелил пол и переоборудовал интернат. Пальцы скользили по грязному вспучившемуся, лопнувшему, как толстая шкура, линолеуму. Женя встал, задыхаясь от паники. Затылок саднило, на ладони отпечаталась кровь. Но не рассеченный скальп и не испорченная прическа беспокоили Женю, а место, куда он телепортировался.

Это была больница, причем давно покинутая людьми.

Лампы болтались на проводах, раскачивались, волоча по облупленным растрескавшимся стенам маятники из электрического света. В боковых палатах под опрокинутыми панцирными кроватями гнили матрасы. Шкафчики и тумбы разбили в припадке ненависти, пост дежурной сестры превратили в щепки, а документацию свалили под манипуляционным кабинетом и пытались поджечь; влажная бумага обуглилась по краям.

— Я сплю, — тихо сказал Женя. — Я отключился в спальне малышни, и это все не по-настоящему…

«А была ли по-настоящему та комната? — задался вопросом Женя. — Может, адская парикмахерша, и подвал, и купель явились тебе в ночном кошмаре? Ты пробудишься — и на соседней кровати будет спать Кирилл, а за завтраком Алиса станет подначивать Соню…»

Ноги сами собой несли его по коридору. Попробуй не подчинись им! Плитка отклеивалась, цокала об пол. Лампы приходилось отпихивать, из-за чего тени взбешенно прыгали по сырым стенам.

— Мне не стоило так много играть в «Сайлент Хилл», — буркнул Женя, думая о инфернальных медсестрах с ножами и огрызками труб.

Коридор заканчивался двустворчатой дверью. Ничего не разглядев сквозь закопченное окошко, он толкнул створки и прикрыл глаза от яркого света.

— Женечка… ты меня не забыл…

Женя рывком распахнул веки. Всеобщая разруха пощадила белоснежную палату. На единственной койке лежала его бабушка. Ухоженная, — как всегда, при марафете. Она и в семьдесят исправно пудрилась и прихорашивалась у зеркала. Говорила, здоровья нет, так хотя бы умру красивой.

Серебристые волосы были собраны в корону, губы в классической красной помаде приветливо улыбались. Рядом мирно попискивал какой-то медицинский прибор.

— Бабуленька! — Женя бросился к койке.