Где-то тихонько звучала колыбельная песня.

«Дороти, — шепнул внутренний голос, — это уже не Казань».

— Очки мне подай, родной! Хоть посмотрю на тебя…

Женя взял с тумбы очки, помог бабушке надеть их. Гладил теплую морщинистую руку, убеждаясь, что это взаправду. Его любимый человек здесь, и он готов сделать что угодно, чтобы бабушка исцелилась. Даже убить.

— Ба, ты как тут оказалась? И… где мы вообще?

— Вырос, — бабушка умилялась, пропустив вопрос мимо ушей. — Взрослый стал. А я… видишь… рак меня скушал…

— Что ты говоришь такое, — изумился Женя, трогая холодеющие стариковские пальцы. Температура в комнате понижалась. Что-то шевельнулось под койкой. — Ты самая красивая…

— Они старались…

— Они?

— Кто меня в морге красил…

Лампы заморгали стробоскопами — и в припадочных вспышках Женя понял, что перед ним труп, что бабушку испачкали белилами и румянами, кое-как нанесли тушь, намалевали кривые стрелки, а разлагающиеся в болячках губы замазали жирным слоем помады.

— Нет! Бабуленька, пожалуйста!

Гниющая ткань болталась на стенах. В коридоре ездили, повизгивая колесиками, каталки и инвалидные кресла с незримыми наездниками. Из развалившегося аппарата полезли лысые крысы.

Бабушкина кисть опала, как сухая ветка, и обратилась в прах.

— Ты теперь совсем один, — глумливо сообщил труп. Щеки истончились и порвались, челюсть упала на грудь, а грудь провалилась, как тушка пересушенной в печи курицы. Ребра проткнули плесневелую зеленоватую плоть и больничный халат. — Совсем один! — захохотала мертвячка.

Очки почернели от мух: казалось, насекомые сидят изнутри стекол. Некая сила вздернула рассыпающееся тело, как кукловод — марионетку. Оставшейся рукой чудовище попыталось схватить Женю. Очки были фасеточными глазами, собранными из сотен мух.

Женин крик пронесся по комнатам проклятого особняка.

* * *

— Ты слышала? — Игорь замер у порога очередной бесхозной комнаты.

— Что там? — спросила Оля. Сердце выбивало дробь.