— И великие болтуны помирают.

— Помирать, но не погибать они должны.

— Точнее выражайтесь.

— Они вас в покое не оставят.

— Кто они? — малый заерзал в кресле.

— Неужели не догадываетесь? Такой мудрый, опытный, государственный.

— Не ерунди мне. Выкладывай, что хочешь сказать.

— Монахи.

— Лапы коротки. У меня упреждающий удар.

— Возможно. Но не каждый удар находит цель. А вот вы один. Из нескольких ударов один, но дойдет. Вы, наверное, об этом не подозреваете.

— Тоже решил мне угрожать.

— Как можно. Вы мне глубоко безразличны. Просто предупреждаю, как человека своего круга. Знаю, что запись разговора сохранится.

Маленький снова откинулся на спинку кресла:

— Человек моего круга. Нет, скажи мне, почему в последнее время все стали нагло дерзить мне? Страх потеряли?

Генерал выпрямился. Человечек сейчас казался ему жалким и беспомощным. Возникло желание запрятать его в ящик письменного стола.

— Приходит время, народ перестает страшиться правителей безрассудных, авантюристичных, недалеких. Когда нечего терять, нечего и бояться.

— Что-то ты и по-ревизионистски заговорил, человек моего круга.

— Это действительность.

— Глупый ты. Видно по улицам пешком ходить стал. О народе запекся. Философ. Многовато нас стало. Не к лицу. Знал бы ты, что народ выживает в любых условиях. Поэтому человек государственного положения должен думать не о народе, но о государстве, в котором проживает сей народ. О процветании той части населения, которая делает большую и малую политику. Вот она более подвержена стихийным ударам социальной обстановки. О ней печься надо. А народ он всегда выживал. Только крепче становился.

Вдруг Теневой резко изменил тему разговора.