Она показала на маленький домик примерно в ярдах двухстах от нас, спрятавшийся в соснах. Скорее хижина. Грубо построена, иссечена ветрами, с малюсенькими окнами, грубоватой каменной печной трубой на крыше. Внутри одна большая комната. Голые доски пола, дровяная печь, старая цинковая раковина, пара потрепанных кресел, старая железная двуспальная кровать, старое, большое, видавшее виды кресло-качалка, полки, заваленные книгами в мягких обложках и заставленные банками с едой, полка с пыльными винными бутылками. Единственная связь с окружающим миром — транзистор.

— Тут электричества нет, — сказала Анна, — только керосиновая лампа. Туалет имеется, даже ванна, но горячую воду здесь можно получить, только если подогреешь на печке. И все же это — мое собственное убежище, где я могу захлопнуть дверь и оставить все за нею. В прошлом году свои две недели летнего отпуска я провела здесь одна. За все время не встретила ни души.

— Вы меня удивляете, мисс Эймс.

— В этой хижине нет ничего удивительного, — сказала она, отыскав коробку спичек «Домино» в той части комнаты, которая была отведена под кухню. — На самом деле это почти что дыра.

— Да, но я бы не смог прожить здесь один продолжительное время.

— Знаешь, со временем одиночество начинает нравиться. Даже такой городской крысе, как ты, может понравиться.

— Давно этот домик у тебя?

— Лет пять. Заплатила за него сущие пустяки. Оно и заметно.

Она открыла дверцу печки и растопила ее.

— Я всегда вычищаю печку и закладываю туда новые дрова. Тогда не приходится тратить час на рубку дров, когда я возвращаюсь. Потому что здесь — неважно, лето это или зима, — всегда чертовски холодно, когда приезжаешь.

Я спорить не стал.

— Часа через два, когда печь разогреется, здесь будет терпимо. Давай пока погуляем.

Мы пошли по узкой тропинке, тянущейся вдоль кромки озера. Солнце уже грело вовсю. Под его лучами неподвижное озеро напоминало блестящий, только что натертый пол. Воздух был бодрящий, как шампанское, легкий ветер раскачивал сосны. Тишина была всепоглощающей. Мы шли молча. Пока шли вперед по берегу, мне пришло в голову, что в этом штате мне нравятся не столько пустые дороги и огромное небо, сколько уважение к тишине. Что там сказал Паскаль о том, что все беды человека проистекают от его неспособности тихо сидеть одному в своей комнате? Монтана инстинктивно понимала эту дилемму и сделала все возможное, чтобы поставить барьер для шума, который царил в других местах. Здесь тишина считалась благом, необходимостью.

Примерно через час после начала нашей прогулки Анна неожиданно протянула руку и схватила меня за плечо. Когда я повернулся, то увидел, что она прижала палец к губам и показывает вглубь леса. Там, примерно в тридцати футах от нас, я увидел большую медведицу-гризли с двумя медвежатами. Она их умывала, облизывая длинным языком. Мы с Анной замерли, так как отлично знали, что любое резкое движение может напугать мамашу, которая, в свою очередь, может решить, что мы представляем опасность для ее детей. Каждый преданный читатель «Нэшнл джеографик» отлично знает, что самый надежный способ подвергнуться нападению медведицы-гризли — это разбудить ее материнские инстинкты. Вот мы и стояли очень тихо — тайные свидетели трогательной домашней сцены. Сначала я отбросил мысль достать из кармана парки лежавшую там «Лейку». Но когда стало ясно, что мамаша не подозревает о нашем присутствии, я тихонько вынул камеру и снял колпачок с объектива. Глаза Анна расширились от страха. Она коснулась моего плеча и решительно потрясла головой. Я жестом попросил ее не волноваться. Затем взглянул в видоискатель и сделал восемь мгновенных снимков гризли с медвежатами. Я очень пожалел, что у меня нет с собой телеобъектива, и, чтобы подойти поближе, сделал два осторожных шага вперед.