– Не хочу тебя расстраивать, – голос, раздавшийся над Улиным ухом, заставил ее подпрыгнуть от неожиданности, – но кажется, твой папаша на нее запал. Вот же псих, а?

Рэм стоял совсем рядом, держа в одной руке чашку, а второй обмакивая в горячий чай кусок печенья.

– Я тебя не заметила, – смущенно пробормотала Ульяна, складывая прочитанные бумажки в стопку. – Зачиталась…

– Могу понять, тот еще бестселлер, – хмыкнул он и поймал на лету падающий кусок сладкого теста. – И что там есть интересного? Ну, кроме грязных мыслишек.

– Не ерничай, пожалуйста. – Уля поморщилась: мысль, что отец и правда увлекся мерзкой теткой, больше похожей на гипсовый слепок, была тошнотворной. – Артем… отец в смысле… Он пишет, что днем продолжает охотиться, а ночью отправляется вместе с Зинаидой по адресам. Пока все.

Рэм дожевал печенье, облизнул пальцы и подошел к стене.

– Так… – протянул он, рассматривая оставшиеся листочки. – Бла-бла-бла, забрали этого, взяли того. Бла-бла… Она держит меня за руку все чаще… Кажется, у них странные понятия о совместном досуге, как думаешь?

– Ты чего так развеселился? – спросила Уля, неодобрительно наблюдая за тем, как слюнявый палец Рэма листает бумажки, которые вызывали в ней особый трепет, пусть и смешанный с отвращением.

– А что нам остается? – Рэм пожал плечами. – Я тут с тобой торчу, читаю записки полынника, прости господи, которого нет… Вслушайся только! Записки полынника. Приближенного к Зинаиде… Слушай. – Он кашлянул и принялся читать: – «А Зинаида руку мою сжала и острым ногтем по линии веточки как проведет… Страшная боль, невыносимое удовольствие. Никогда такого не испытывал…» Что за порнуха вообще?

– Дай! – вскрикнула Уля, отталкивая его прочь.

На листочке, вырванном из разлинованного блокнота, были нацарапаны неровные строки.

«Вернулся домой. Не могу успокоиться. Нужно писать, иначе воспоминания сотрутся, и завтра я уже не поверю, что это было.

Забрали двоих. Зинаида была в дурном настроении. Даже прикрикнула на служку за рулем. Тот чуть не врезался в столб. Могу его понять. Первой была женщина. Невысокая, сухая, волосы седые, а лицо еще не старое. Посмотрела на нас и по стенке сползла. А Зинаида кивнула нам: мол, пойдет, забирайте.

Мы ее под руки и вниз. Одна тапочка свалилась на лестнице. Так и шлепала голой пяткой по грязи, пока к уазику шли. Не остановилась, не попросила вернуться, подобрать. Даже интересно, сколько таблеток должен выпить я, чтобы не почувствовать, как расходится под ногами липкая грязь?

Заметил, что полынью от выбранных Зинаидой почти уже и не пахнет. Может, так она и решает, подойдет ли именно этот служка для ее целей? Может, в этом и есть причина? Тот, в ком нет ни чужой смерти, ни своей, а одно лишь тупое равнодушие, не может быть ни служкой, ни живым. Это как выбросить сухую шелуху. Сгнившие очистки. Мне их не жаль. Проигравший лишается права вызывать сочувствие у кого бы то ни было. Выигравший это сочувствие испытывать просто не может. Незачем. Лишнее это.