Уля оторвала взгляд от бумажки.

– Какая же гадость…

Рэм больше не улыбался. Он аккуратно поставил чашку и присел на краешек стола, ловя каждое слово.

– Погоди, выходит, твой отец увидел смерть в глазах девушки-служки? Смерть в тумане? – Он точно раньше об этом не слышал – очень уж искренним выглядело его удивление.

Но рассказывать о поле цветущей полыни, которое показалось в зеркале сквозь темноту, Ульяне не хотелось. Слишком о многом пришлось бы упомянуть, слишком многое вспомнить. И бескрайнюю серую стену из сна, и туман, выползающий из-за нее, и Никитку, заливающегося смехом среди высокой травы.

– Давай просто прочитаем до конца, хорошо? – попросила Уля, возвращаясь к записке.

«Страшная боль, невыносимое удовольствие. Никогда такого не испытывал…

Как заталкивали девушку в уазик, я не помню. Боль накатывала волнами подобно тошноте, заполняла собой мое существо. А я все пытался запомнить и поле, и туман, и девушку эту в больничном халате. Но образы ускользали, тонули среди боли. Как только она хоть немного отступала, Зинаида снова брала мое запястье в свои ледяные пальцы, возвращая меня обратно в полынный омут. Наказанием за мой проступок.

Мы ехали по городу. Машину заносило на поворотах. Я прислонился лбом к холодному окну, а водитель-служка смотрел на меня через зеркало – испуганно, неодобрительно, с затаенной радостью. Мол, вот, и у полынников бывают дрянные ночи.

– Бывают, – сказал ему в ответ. – А тебя я запомнил. Оглядывайся теперь в темноте.

Это я думал, что сказал. На деле прохрипел что-то. И отключился. Ни снов, ни мыслей, тьма одна, живая и глубокая, дышит мне в лицо, узнает. Выплыл из нее я к утру. Глаза открыл, а кругом все белое. И стены, и потолок, и простыня с наволочкой. А я голый, в одних трусах, лежу на кровати у окна, и на меня светит солнце – тусклое, раннее. Но солнце.

Ногами пошевелил – слушаются. Поднялся. В голове шумит, рот пересох, горло огнем жжет. А хуже всего запястье. Кожа под меткой побелела, как у мертвеца стала синюшная. А чернила поблекли. И сил никаких нет. Все дрожит, пот холодный по лбу струится.

Встал я, голыми ногами по холодному полу прошелся, кое-как до двери дополз, за косяк схватился и стою. Впереди коридор – белый-белый. И кто-то каблучками цок-цок. Зинаида идет, значит. Так и ждал ее, мокрый, как мышь.

Она подошла, посмотрела на меня, улыбнулась так хищно. Сама свежая, ни морщинки, ни пятнышка на коже. Как нарисованная.

– Что же это вы вчера натворили, Артем? – спрашивает, головой качает.

А я молчу. Нечего отвечать.

– Ну, пойдемте, поговорим.