Перед моим внутренним взором замелькали знакомые и страшные образы, подобно живым картинам, которые мы видели с Мэри Палмер в театре «Костера и Биала». Мертвые мальчики, спутанные и выпотрошенные; длинный, смертельно опасный нож, которым были нанесены все эти ужасные увечья; останки растерзанного кота миссис Пидмонт; безжизненная обитель Бичема в Пяти Углах и печь, и которой, по его словам, он готовил «смачную попку» Джорджио Санторелли; серое тело Джозефа; и, наконец, передо мной предстал сам убийца, восставший из всех улик и теорий, собранных нами в ходе следствия, но по-прежнему — всего лишь зыбкий силуэт. Бескрайнее черное небо и россыпи звезд над водной гладью бесстрастно взирали на мои тщетные попытки избавиться от жутких видений, а цивилизация, насколько я понимал, глянув еще раз на улицы города, находилась сейчас в недосягаемой дали. Каждый наш осторожный шаг гулким эхом разносился над стенами Кротона, возвещая о том, что мы ступили в бесправное царство смерти, место, где наивное изобретение трусливого человека, которое я сжимал в кулаке, — не более чем жалкая игрушка, и где нас ждут долгожданные ответы, но не на те суетные вопросы, над разрешением которых мы бились столько месяцев кряду, нет — разгадки величайших тайн этого мира явятся нам в своей жестокой и кровавой окончательности. Несмотря на всю свою тревогу, я ни разу не помыслил о том, чтобы повернуть назад. Быть может, меня заразила уверенность Ласло, что сегодня на этих стенах нам предстоит закончить начатое; так или иначе, я старался держаться с ним рядом, в то же время отчетливо осознавая, что шанс благополучно вернуться на улицы под нами у нас невелик.

Рыдания донеслись до нас прежде, чем мы увидели самого мальчика. На променаде не было иного освещения, кроме луны над головами, так что когда мы повернули в сторону 40-й улицы, над стеной резервуара из небытия выплыла и сверкнула в лунном свете каменная одноэтажная конструкция — башенка, призванная сохранять от непогоды контрольные механизмы. Плач — высокий, отчаянный и какой-то приглушенный — раздавался от ее подножия. Когда мы оказались примерно в сорока пяти шагах от каменной конструкции, я разглядел в лунном свете тусклый отблеск человеческой плоти. Мы приблизились еще на несколько шагов и отчетливо разобрали коленопреклоненную фигуру обнаженного мальчика. Руки его были скручены за спиной так, что ему приходилось упираться головой в каменные плиты променада; ноги также были связаны. Во рту у мальчика торчал кляп, из-за которого накрашенный рот был неестественно распахнут. Лицо блестело от слез, однако он был жив, и, что удивительно, — поблизости никого не было.