Раскаты грома заставляли дом вибрировать.

Я перестал бояться грозы в младенчестве, но чем дольше сейчас слушал шум непогоды, тем беспокойнее мне становилось. За пушечным грохотом я отчетливо различал треск. Что-то трещало в сердцевине постройки, и я подумал: выдержат ли ветхие стены это испытание?

Я решил, что столетний дом, переживший войну и две перепланировки, позаботится о себе.

Я вооружился томиком Пастернака, лег в кровать. Мама любила, когда я читал ей поэзию, и зачем-то аплодировала после каждого стихотворения. Когда ей было больно шевелиться, она слабо сжимала руку, хлопая пальцами по ладони. Я вспомнил ее кожу, прозрачную, как тончайшая бумага, и разрыдался.

До вчерашнего дня я приглушал плач, из-за дяди Миши. Здание умело транслировать на второй этаж стук упавших в вестибюле ключей. Помню, в юности, сидя на чердаке, услышал мамин голос, хотя находился я в противоположной части дома.

Но теперь мне некого было стесняться.

Мои рыдания прервал апокалипсический удар грома. Стены буквально затряслись, стекло задребезжало в оконной раме. Дождь сменился градом, небо расстреливало крышу кусками льда. Я ощущал, как градины, прошивая черепицу, падают на чердак.

Вторя ветру, взвыли сигнализациями припаркованные автомобили. Те из них, что проведут ночь под открытым небом, к утру будут иметь плачевный вид. Окно перегородила отвесная стена воды во всех ее ипостасях. Мне послышался звон разбиваемого стекла, короткий вскрик.

Мимо, царапнув балкон, пронеслась выкорчеванная водосточная труба.

Следующий раскат грома сотряс дом до основания. Комната погрузилась в темноту. Это мой ровесник клен рухнул на провода, увлекая за собой два электрических столба.

Вспышки молний помогли отыскать фонарь.

Думая о крике, который я слышал, о женском крике, я обулся и выбежал в подъезд. Неплохая реакция позволила мне сохранить равновесие. Вода хлестала из пробоины в потолке, затапливая дом, лестничный марш переквалифицировался в водопад. Благодаря легкому крену, моя квартира избегла участи первого этажа. Воды внизу набралось по косточки, и уровень ее поднимался.

Освещая мрак фонарем, я пошел по коридору. Прижался к стене, чтобы обогнуть протечку. Пол скрипел и проседал.

Как же вовремя вышла замуж дочь дяди Миши!

Достигнув восьмой квартиры, я постучал.

– Катажина Романовна! У вас все в порядке? Катажи…

Дверь открыла крошечная женщина, бледная как мел в свете фонаря. Шерстяной платок, наброшенный на плечи, седые, выбившиеся из строгой прически пряди. Лицо прекрасной античной статуи покрыли трещины морщин, чувственные губы усохли, как усыхает долька мандарина. Но глаза были прежними – живыми, умными, стремительными, умеющими влюбить в себя и полюбить без остатка.