– Позвольте мне быть уверенной. По праву старшинства. Бокалы в ящике.

За окнами небо громило землю, и дом отчаянно скрипел на ветру, а я разливал в бокалы дорогое вино.

– Я буду признательна, если вы посидите со мной полчаса, – сказала она, и акцента в голосе стало больше, а командных ноток меньше.

– Почту за честь.

– Вы курите? Хорошо. Закурите.

– Здесь? – удивился я.

– Да. Здесь. Курите же.

Озадаченный, я прикурил сигарету. Катажина втянула ноздрями дым и усмехнулась:

– Мой покойный муж курил в квартире. Мне иногда недостает этой вони.

На стене висел портрет мужчины с белоснежной хемингуэевской бородой.

– Это он, ваш муж?

– Да. Третий по счету. Из-за него я переехала сюда. Я всегда переезжала за своими супругами на край света. Одна цыганка предсказала моей маме, что у меня будет четыре брака. Так что еще все впереди.

Она засмеялась мелодично и заразительно.

– У вас есть дети? – спросил я.

– Трое. Петрас, Александр и Марта. Они умерли до рождения, и я бросила попытки.

Катажина продолжала улыбаться, но зрачки затянул туман.

Я поерзал на стуле. Я боялся, что следующий вопрос повлечет за собой новые тяжелые воспоминания, но не мог не поинтересоваться:

– Почему вы перестали играть?

– О! – К ней вернулась жизнерадостная беспечность, редкое качество для людей ее возраста. – Какой скучный вопрос, молодой человек. Спросите лучше, зачем эти дряхлые развалины до сих пор мозолят глаза бедным зрителям. Возможно, бумага и выдержит все, но целлулоид такими качествами не обладает.

Я кивнул понимающе. Отпил из бокала превосходное вино, смешанное с огнем свечей. Было что-то сказочное в этой ночи, и чем громче выл ветер на улице, тем комфортнее я себя ощущал внутри. Подобные эмоции возникали у меня за чтением Диккенса или в детстве за чтением Туве Янссон.