– Дашь потом полистать.

Алик двинулся к койке – устраиваться.

Катышев попытался читать («Опьяняющая радость для страдающего – отвратить взор от страдания своего и забыться»), но Алик запел.

– Эх, гуляй, мужик, пропивай, что есть…

Он грохал дверцами тумбочки – на внутренней их стороне кто-то выцарапал черточки – дни до выписки.

– Нормуль. Очухаюсь, и в самоволку пойду. Тут имеются красивые сестрички? Или, как эта, все?

– Алена – симпатичная.

– О! Трахнем-подружимся.

Завоняло чесноком.

– Моя ж ты лапочка, – Алик оценил содержимое полулитровой банки и сунул ее в ящик. – Супруга, говорю, у меня – золото. Ну как супруга? Подруга дней суровых. Кандидатура жены утверждена рейхсфюрером. Ты сам-то женат?

– Нет.

– И правильно. Нехер.

Он извлекал из сумки кроссворды, тапочки, тельняшку, кипятильник, какие-то мази.

– Давно тут?

– С понедельника.

– Связки?

– Мениск.

Катышев потрогал перебинтованное колено. За тридцать лет он толком ни разу не болел, даже гриппом, и вот досада – в парадной, на ровном месте, споткнулся и полетел с лестницы. Повреждение заднего рога мениска. Кто знал, что у него рога имеются?

– На льду поскользнулся, – соврал Катышев.

Алик вдруг освирепел.