Олег обернулся.

Мужчина, щурившийся на него, был болезненно тощим, коренастым и смуглым до черноты. Волосы нуждались в расческе, а майка с гербом Луганской народной республики – в стирке. Узловатые пальцы поскоблили адамово яблоко.

– Еперный балет. Олежа Толмачев собственной персоной.

– Привет, Глеб.

Они обменялись рукопожатиями.

– Сколько лет, сколько зим, Олежа. Ты, говорят, в Москву подался?

– Есть такое.

– И че, правда, там дома в пять этажей? – Глеб рассмеялся, на миг став похожим на прежнего Глебушку, но образ мрачного неопрятного бича тут же возобладал, накрыл его, как в каком-то фильме вампир накрывал плащом укушенного бедолагу.

– Высоцкий, – определил Олег цитату.

– Он самый. Ну, братка, – Глеб приценился вороватыми глазами, недоверчиво поцокал языком, словно сомневался, что беседует с реальным человеком, а не фантомом, – здоровый ты как бык. Небось, в качалку ходишь?

– Ага, – скептически фыркнул Олег, – в пивную качалку.

– О, у тебя зуба нет там же, где у меня. – Глеб ощерился. – Жена? Дети?

– Да куда там. С московским образом жизни. А у тебя?

– Малая бегает, дочка. Но я с ее мамашей в контрах, за километр обхожу. Я че, отстрелялся и снова перезарядил, верно грю? Верно…

Глеб панибратски хлопнул друга юности по плечу.

«Хоть бы ты сдымил быстрей», – подумал Олег, косясь на мемориал.

– Слыхал, Артурка опять лес валить поехал?

Артур был младшим в их компании. Тюрьма светила ему прожекторным лучом с отрочества.

– Нет. За кражу?

– Ну не за хакерство же, – загоготал Глеб. – А Мотя помер.