– Девочка? – Она посмотрела на закрытую дверь его комнаты. – Надо же.

– Я правда не хочу сейчас это делать, мам.

– Пожалуйста, Ники. Пожалуйста. Мне это так нужно.

– Черт побери, – сказал он. – Ладно. Только давай быстро.

– Хорошо, – ответила она робко.

Ник прошел за ней по коридору; маленькая свечка рисовала золотую солнечную корону на стене, когда коляска проезжала мимо, и казалось, будто он следует за призраком. Они добрались до ее спальни, почти не пригодной для перемещения, заваленной одеждой и окровавленными простынями, пропитавшейся душным зловонием затворницы, еще более сильным здесь, чем во всем остальном доме.

– Ты бы постирала простыни, мам. Тут воняет.

– Прости, Ники. – Ее голос звучал по-детски и скорбно, и Ник устыдился своих слов.

– Забудь. Все нормально.

– Я знаю, что была ужасной матерью.

Бляха-муха, подумал Ник, не сейчас. Он был намерен предотвратить этот разговор.

– Это не так. Тебе просто тяжело пришлось.

– Это не оправдание.

– Слушай, давай просто сделаем это?

Она ничего не сказала. Ник вошел в ее ванную, продержал кран включенным, пока вода не потеплела, потом до половины наполнил водой миску. Выдавил в нее несколько порций жидкого мыла и бросил махровую салфетку. Вернувшись к матери, он встал перед ней на колени и стянул одеяло с ее ног. Она носила только старые хлопковые трусы, что давало легкий доступ к ее худым выбеленным ногам, оканчивавшимся неровными культями чуть выше щиколоток. Икра левой ноги была срезана почти до кости; ногу обматывали бинты, покрытые темными, ржаво-коричневыми пятнами.

Мать коснулась его спины пальцами, и Ник вздрогнул.

– Ты так похож на отца, – проговорила она. – Такой красивый.

– Перестань, мам.

– Неудивительно, что ты так нравишься этой девочке.

– Ты этого даже не знаешь.