– Мы пришли, – говорит Рон, и Белтран останавливается рядом. Здесь нет деревьев. Здесь нет трамваев.

Баптистская церковь Троицы – всего лишь одна дверь в торговом ряду, зажатая между магазином христианской книги и агентством по временному трудоустройству. Стекло единственного ее окна замызганно и грязно; темно-красные занавески внутри задернуты, а на подоконнике навалены горы трупов мух и мотыльков. Рону требуется какое-то время, чтобы отпереть дверь. Потом он протягивает руку внутрь и включает свет.

– Мой кабинет сзади, – сообщает он. – Проходите.

Они идут через большое, широкое помещение, мимо рядов складных стульев, аккуратно расставленных перед кафедрой. Линолеум на полу немытый и за долгие годы истертый множеством резиновых подошв. Рон открывает фанерную дверь в задней стене комнаты и жестом приглашает спутника в свой тесный кабинет. Он садится за стол, который занимает бо́льшую часть кабинета, и предлагает Белтрану занять один из двух стульев, что стоят с другой стороны. Потом включает компьютер.

Пока тот загружается, он говорит:

– Мы выйдем в интернет и попробуем ее отыскать. Как вас зовут?

– Генри Белтран.

– Вы сказали, что она замужем. У нее все еще ваша фамилия?

– Э… Делакруа. Вот фамилия ее мужа.

Пальцы Дэвиса бьют по клавишам, и он придвигается ближе к экрану. Замирает, потом снова начинает печатать.

– Двадцать три года – это долгое время, – говорит он. – Сколько ей сейчас лет? Сорок?

– Сорок пять, – отвечает Белтран. – Ей сорок пять лет.

Он впервые сказал это вслух. Слова действуют как заклинание, пробуждая в памяти бездну лет, пролегшую между нынешним днем и последней их встречей, когда он сидел пьяный в баре, а Лайла в очередной раз пыталась спасти его жизнь.

«Папа? – сказала она. – Мы уезжаем. Еще четыре дня. Мы правда это делаем».

Тогда он повернулся к ней спиной. За барной стойкой был телевизор, и Белтран уставился в него взглядом. «Счастливого путешествия», – сказал он.

«Это не путешествие. Ты понимаешь? Мы туда переезжаем. Я уезжаю отсюда, папа».

«Ага, я знаю».

Она схватила его за плечи и развернула на стуле так, что ему пришлось посмотреть на нее. «Папа, пожалуйста».

Секунду он смотрел на нее, вычленяя ее лицо из расползавшегося мира. Он был так пьян. Солнце еще не зашло, его свет просачивался сквозь пыльные окна бара. У нее в глазах начинали блестеть слезы. «Что, – сказал он. – Что. Что ты хочешь от меня?»