– Она вышла замуж.

– И после этого переехала сюда?

– Мне надо ее найти. Мне надо найти мою маленькую девочку.

Волонтер, кажется, обдумывает это; потом он открывает дверь в жилое помещение.

– Меня зовут Рон Дэвис. Я пастор в баптистской церкви Троицы, она на этой же улице, в нескольких кварталах отсюда. Если вы здесь закончили, почему бы вам не пойти туда со мной. Думаю, я смогу вам помочь.

Белтран смотрит на него:

– Пастор? Нет уж, друг. Я не хочу сегодня вечером о Боге слушать.

– Это не страшно. Вы не обязаны разговаривать о Боге.

– Если я уйду, обратно меня не пустят. Моя койка кому-нибудь другому достанется.

Дэвис качает головой:

– Вам не нужно будет сегодня сюда возвращаться. Вы сможете переночевать в церкви. Если нам повезет, вы вообще никогда больше этого места не увидите. Если нет, я позабочусь, чтобы завтра ночью для вас нашлась постель. – Он улыбается. – Все будет хорошо. У меня есть здесь кое-какое влияние, знаете ли.

Они покидают ночлежку вместе, выходят в густой жар флоридской ночи. Воздух на улице сильно пахнет морем, так сильно, что сердце Белтрана екает от ощущения, что он находится в месте незнакомом и новом. Слева, через несколько кварталов по Центральной авеню, он видит высокие мачты парусников в гавани, собравшиеся, точно березы в роще, бледные и призрачные в темноте. Справа город простирается равниной бетона и света, мягко светящиеся надземные переходы – стальные форшлаги – выгибаются над улицей. Люди, сгорбившись, шагают по тротуарам, спят в маленьких альковах у магазинных дверей. Некоторые поднимают головы, когда двое мужчин выходят из ночлежки. Один дергает за штанину проходящего мимо Белтрана:

– Эй. Ты уходишь? Есть у них свободная кровать?

Дэвис что-то говорит человеку, но Белтран игнорирует обоих. Он надеется, что идти до церкви недолго. Приятное чувство дезориентации, которое он ощущал всего мгновение назад, сменяется тревогой. Здания кажутся слишком безликими, все их фасады – чуждыми. Он глядит в небо – и там, в грозовых облаках, находит что-то привычное.

Наползавшие тучи и холодные порывы ветра, предшествующие грозе, делали прогулку до окраин приятнее. Дождь его не страшил, особенно в летние месяцы, когда грозы в Новом Орлеане были внезапны, сильны и мимолетны. Низкие серые облака скрывали вечернее небо, их массивные животы время от времени освещались огромными беззвучными вспышками молний. Кости Белтрана в такую погоду гудели, словно через них шел ток. Он вышел из темного района Тремэй в драгоценный блеск новоорлеанского Центрального делового района, где огни сияли даже когда здания были пусты. Откуда-то послышался звонок невидимого трамвая, несшегося по свободным от препятствий рельсам, как животное на полном скаку. Белтран зашагал вдоль рельсов, мимо банков и отелей, пока наконец не вышел на широкую улицу Сент-Чарльз-Авеню и не попал в нижний Садовый район. Разделительная полоса – лента травянистой земли, разбивавшая авеню на дороги, которые вели к центру и окраинам, – была здесь достаточно широка, чтобы вместить две трамвайные линии, идущие бок о бок. Давным-давно какой-то прекраснодушный городской планировщик посадил здесь пальмы. Через полмили они сменялись огромными местными дубами, которые видели посадку пальм и в конце концов станут свидетелями их кончины. Они стояли как древние боги, защищавшие Новый Орлеан от диких небес в вышине.