– Он называется Холлоуфилд.

– Хорошо.

– Оттуда до их дома еще около дня пути. Но они очень устали. Им нужно передохнуть. Они снимают комнату, где их настигает странное чувство – плохое, – как будто им не стоило туда приезжать. Как будто им там не рады. Или, возможно, как будто они уже бывали здесь раньше.

– И что же?

– Ничего. Они сидят у окна в тревоге, пытаются разобраться в себе. Наутро они соберут вещи и отправятся дальше.

– А они хоть знают, как им повезло?

– Нет. Не думаю.

– Как бы я хотела сказать им об этом.

– Не нужно. Пусть живут как живут.

– Ох, Лекс, я так устала.

– Ладно. Хватит нам уже болтать.

Я посмотрела на нее и увидела, что она как будто уменьшилась, стала выглядеть лет на двенадцать-тринадцать. Послышался шум грозы, вдоль центральной улицы надвигалась стена дождя. Я закрыла окно, уложила Эви на кровать и села у изголовья, охраняя ее сон и глядя на то, как в комнате становится темно.

* * *

Ночь. Мать. Сгорбившись, сидит у меня в ногах. Она схватилась руками за голову, пальцы у нее распухли и покрыты коркой застарелой грязи. Прежде чем заговорить, я прислушалась к дыханию Эви. В комнате так холодно, что его можно даже увидеть. В темноте белеют вытянутые над головой истощенные руки.

– Мам, – окликнула я ее.

– О, Лекс…

– Мам, – повторила я, – нужно что-то делать.

И я разревелась. Я гордилась тем, что я так редко плакала, прямо как мои любимые герои. Но мне это давалось тяжелее, чем им. Даже мысли о слезах нельзя было допускать, а в тот раз я спохватилась слишком поздно.