Холод и сырость. Пол проминался, оставшиеся куски линолеума сдвигались у меня под ногами. Я ступала по сорнякам и проросшей траве – кое-где в доме уже хозяйничали верещатники. Отовсюду слышался звук падающих капель. Луч фонарика сквозь темноту выхватывал наросты плесени, свисающие с потолка и достающие до поверхностей кухонной мебели, вернее, ее остатков: до плиты с кровавыми пятнами ржавчины, до холодильника, валяющегося на полу. Пылинки порхали в воздухе, оставаясь невидимыми до тех пор, пока их не настигал луч фонарика.

Из коридора выбежала крыса, я вильнула от нее, напугавшись до того, что даже не взвизгнула. Интересно, а может, и Эмерсон был крысой, а мы называли его мышкой лишь потому, что с мыслью о крысе стало бы страшно спать по ночам?

– Эви? – позвала я. – Отзовись, Эви?!

Я прошла мимо гостиной и направила свет фонарика на лестницу. Там было очень темно. Луч выхватывал первые несколько ступенек и растворялся в черноте. Я опустилась на колени, чтобы осмотреть лестницу. Первый слой древесины сгнил, обнажив то, что находилось снизу – мягкое, пожелтевшее и разлагающееся. Я вжалась стену, перенеся на нее большую часть своего веса. Тело сделалось твердым, и – ступенька – вдох – я двинулась наверх.

В комнатах надо мной скрипели половицы.

Вот и лестничная площадка, двери друг напротив друга.

Я остановилась на пороге комнаты Далилы и Гэбриела. За шумом воды слышался другой звук – бульканье. Дом выдавал свои тайны. Первая несчастная спаленка, темень в углах такая густая, что ей не страшен и фонарик. Со стен отслаивается краска. Ветер промчался по дому, и дверь качнулась, но я успела поймать ее прежде, чем она захлопнулась.

Сзади меня, на другом конце лестничной площадки, послышался какой-то шум. Сердце колотилось у меня в голове, руках, животе. Придерживая дверь, я обернулась и посмотрела в противоположную сторону коридора.

– Эви?

Дверь нашей спальни была закрыта.

Я пересекла лестничную площадку, стараясь не думать ни о чем и уверенная в том, что любое воспоминание способно материализоваться из ночной тьмы.

Я вытянула руку, ослепительно-белую в свете фонарика, и приоткрыла дверь спальни.

Я знала: в комнате что-то осталось. Кровати изъяли много лет назад в качестве улик; на стенах, возле которых они стояли, остались лишь белые следы. Территория превратилась в пустырь. Ковровое покрытие и стены истлели, обнажив плоть и скелет дома – белый гипсокартон и деревянные лаги под ногами. В том углу, где стояла кровать Эви, сгорбившись, неподвижно сидел кто-то жуткий и маленький. Когда луч фонарика настиг его, он вздрогнул. Я больше не боялась. Это была она, и она ждала меня.