Он не хотел размышлять. Размышления принесли ему слишком много горя. Со стороны не слишком понятны причины такого падения личности, слишком неправдоподобно, однако и помочь никто тоже не может. Некоторое время впадал в страх, боясь, что к нему снова придёт демон, но он не шёл. Сергей круглосуточно был под наблюдением санитара, да и к тому же ничего больше не мерещилось. Он боялся смотреть в окна, а то вдруг увидит там такое знакомый и опротивевший лик Асмодея. Но нет, никого там не было. Понемногу и этот надуманный страх отпустил его. Стало казаться, что тот раз был последней встречей, и больше посол ада никогда не явится к нему со своими пафосными и непонятными речами, если он вообще хоть раз приходил в самом деле. Впрочем, абстрактные мысли посещали его куда меньше, чем могло бы показаться. Несмотря на убогую действительность, Сергей посвящал ей куда больше времени, чем в середине лета. Эскапизм здесь был никакущим, участились вылазки и мысли об Инессе. Он перестал их стыдиться и сопротивляться им, пропала и та скрытая зависть её “совершенству”, которую он всячески маскировал под восхищения. “Что ж поделаешь, прекрасное создание”. — думал он и не чурался этого. Это было так ново и непривычно, что настораживало, и даже немножечко пугало. Мысли о смысле жизни и мерзотности перактократического начала во всех причинно-следственных связях и обществе больше не будоражили сознание.

Он будто на порядок отупел (ей-богу, чего ещё ожидать в этом заведении!?). Приходили, конечно, и мучали, но уже не с таким остервенением. Они ему будто надоели, перестали так волновать. Хотелось выбраться отсюда.

Теперь он на своей шкуре чувствовал, что значит тащить на гору тяжёлый камень. Он, истязая себя, перекатывает его всё выше и выше. На вершине этот неблагодарный кусок скалы опять падает с грохотом вниз, нужно возвратится за ним и тащить наверх — опять. Этот камень был его позором, бельмом и обузой, а что поделаешь: без него тоже нельзя. Никто так и не объяснил, зачем его тащить на вершину. Это длинющая череда спусков и скатываний изматывает морально и психически, но, кажется, произошло изменение. Теперь, схватив свой камень, вздыхаешь и начинаешь толкать наверх, уже, однако, без сожалений, ропота и гнева на судьбу, которая устроила ему такую уродливую игру. Прошло больше нескольких тысяч циклов, прежде чем наступил этот момент, когда ломка закончилась и началось смирение.

Через некоторое время его развязали. Он стал ходить, есть самостоятельно и рассматривать заросшее лицо в зеркале перед умывальниками уборной комнаты. Рожа милее не стала. Осколки психики откалывало полное бездействие и апатия. Безразличие к себе и своему будущего. Это естественная адаптация организма к такому окружению.