Яни Чуторка обычно шел впереди шествия, рядом с Розенбергом. Однажды он спросил у дяди Абриша:

— Что будет, если Али вдруг взбесится?.

— Т-с-с… — приставил ко рту палец Розенберг. — Даже в шутку не нужно призывать черта! Скажи лучше, что случится с нами, если он вдруг взбесится? Будем надеяться, что Али никогда не взбесится, бог будет милостив и не даст нашему драгоценнейшему господину доктору сойти с ума. Это ведь славное и разумное животное, такое же, как его отец, старый Сиам.

Розенберг очень подробно остановился на характерных особенностях старого Сиама. Ораторские таланты Абриша собирали всегда вокруг него большую аудиторию.

— Старый Сиам, — разглагольствовав Розенберг, — за всю свою долгую жизнь бесился всего лишь один раз и не из-за какой-нибудь там мухи, усевшейся ему на нос, а из-за самого императора. Да, да, из-за Франца-Иосифа Первого. А случилось это в Вене на военном параде. Вы, конечно, спросите, как попал Сиам на военный парад? Во-первых, потому, что Сиам принадлежал к личному составу колониального подразделения австрийского императорского войска. Колоний у Австрии, правда, не было, но это еще не причина, чтобы не было колониального подразделения — для императора все возможно. Однажды на площади перед дворцом войска строились на парад по случаю визита императора Эфиопии к старому Францу. Вот австрийский император и придумал, чтобы досадить эфиопскому императору: пусть пройдет перед ним торжественным маршем колониальное подразделение, в котором было два верблюда и Сиам, чтобы бородатый эфиоп убедился, что у него нет никаких причин чувствовать себя так спокойно в Вене. Если у кого-нибудь уже имеется два верблюда и слон, то это не так уж мало, чтобы заложить основы колониальной политики. Но это я говорю только так, попутно. Перед почетным караулом, как раз рядом с Сиамом, стоял майор с обнаженной саблей. Затрубили трубы. Послышалась барабанная дробь. Тра-та-та-та-та! Императорская коляска въехала на площадь, послышались слова команды: «Ha-abt Acht!»[29], и вдруг в Сиаме, в славном, кротком, богобоязненном Сиаме первый раз в его жизни, и — тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! — будем надеяться, что и в последний, проснулся африканский борец за свободу, враг Габсбургов. Сиам поднял кверху хобот, сначала помахал им, потом схватил майора и прижал его к себе, так что майор тут же, еще со словами команды на устах, испустил дух.

— А что сказали императоры? — спросил Яни с блестящими от возбуждения глазами.

— Что? — кивнул ему Розенберг. — Да просто прочитали заупокойную молитву.