Шествие приближалось к улице Сив. Время от времени Али высоко подымал вверх хобот, и это все, что мы можем сказать по поводу его поведения.

— О боже мой! — вдруг воскликнул Розенберг и даже схватился за голову, как человек, сердце у которого замерло от страха.

Действительно, было чего испугаться! На тротуаре показалась детская колясочка, рядом с которой шли три мальчика в матросках; было им на вид три, четыре и пять лет. Над детьми возвышались две огромные груди, над ними морщинистая толстая шея, оканчивающаяся маленькой красной и жирной головой. За медную ручку детской колясочки с отцовским видом держался и покачивал ее бородатый господин, на лице которого было изображено довольство и хорошими пружинами колясочки, и своей семьей, и самим собой. Да, это был Флориан Вантцнер с семьей, и хотя в этом не было ничего особенно из ряда вон выходящего, сердце у Розенберга болезненно сжалось.

— Нижайшее вам… — пролепетал дядя Абриш и наклонил голову.

— Ха-ха! — затрубил Вантцнер. — Кого я вижу? Это вы — завоеватель мира, Розенбергерер?.. Что вы тут делаете?

— Я? — переспросил Розенберг и тут же добавил: — Ничего, прошу покорно, в самом деле ничего, просто пришло мне в голову тоже немножко пройтись вместе с моей семьей… Если вы разрешите… мои дети… — дядя Абриш широким жестом обвел пространство за собой, где стояло человек пятьдесят ребят, — а это… — дядя Абриш показал на Али, — если разрешите: моя супруга…

— Er macht immer solche blöde Witze[30], — заметил главный советник по звериным делам своей жене по-немецки, потом повернулся к Розенбергу: — Можете идти… Но только, Розенберг, будьте внимательны, следите за собой, а еще больше за слоном…

Вантцнер предложил своим ребятишкам погладить слона, жене же хотел дать в руки слоновье ухо, но дама стояла надувшись, не желала дотрагиваться до уха, сказала с презрением:

— Оно слишком скверно пахнет! — и погнала дальше разбредшееся было семейное стадо.

Нет, ничего не случилось. Идиллическая семья Вантцнеров проследовала дальше. Вот они удаляются по каштановой аллее под трепещущей над ними темно-зеленой листвой; сверкает белизной детская колясочка, покачиваясь на упругих рессорах, а сердце у Розенберга продолжает сжиматься от тяжелых предчувствий.

Дядя Абриш не стал больше ничего рассказывать детям. Молча шел он рядом с Али, не слыша ни детского смеха, ни пофыркивания слона, ни автомобильных гудков, ни дребезжанья трамваев…

8

Мы постараемся рассказать о последующих событиях с максимальной топографической точностью, совершенно необходимой для понимания их драматичности.