Снова воцаряется тишина, и Бела Гранач опять углубляется в зубрежку. Пусть убедятся все, какое прилежание живет в душе у тех, кто когда-то безобидными сиропами услаждал жизнь трудящегося народа… Снизу доносится скрип двери, он узнает звук: это дверь швейцарской квартиры в соседней вилле. Но это не явный дневной скрип, а таинственный, ночной. Так открывают дверь люди, которые не хотят, чтобы их услышали, умышленно приглушая шум, производимый предметами. Раздаются глухие шаги по лужайке.

Гранач, как мы уже говорили, знал все звуки в окрестностях, а этот звук особенно. Знакомы были и эти шаги, уверенные и четкие днем и крадущиеся, смягченные домашними туфлями ночью. Шаги Тинко. «Битюг паршивый, — думает Гранач, — ну и негодяй! И когда язва, наконец, прогрызет ему желудок?.. Уже три года грызет… Но как медленно действует кислота на стенку желудка… За орехами идет, разбойник, подберет все, что за ночь упали с дерева».

— Ты спишь, Эстер? — зовет Гранач жену из соседней комнаты; он знает, что жена способна часами лежать с закрытыми глазами и не задремать ни на минуту.

— Разве я когда-нибудь сплю? — вздыхает жена.

— Ты слышишь? Прислушайся! Опять эта скотина идет за орехами…

Эстер лежала в лиловой ночной кофте на кровати, покрыв только ноги: ночи были еще теплые. Ночную кофту она надевала для того, чтобы не простудиться от случайно залетавшего в комнату свежего ветерка. Супруги говорили шепотом, так как в ночной тишине каждый звук разносился далеко, каждый вздох ясно слышался в саду.

— Выйди на балкон, тогда он не осмелится собирать орехи, — тихо сказала Эстер.

— Как бы не так! Почему бы ему не осмелиться? Этот человек все может.

— Выйди туда, Белу. — (Супружеская интимность превращала строгое «а» в конце имени мужа в задушевное «у».) — Не бойся. Мне уже надоела твоя трусость. Я отсюда чувствую, как ты дрожишь. Зачем ты волнуешься? Вот так за ночь не меньше трех килограммов соберет… А три килограмма — это тридцать шесть форинтов.

— Ну, вот еще! Из-за каких-то там дрянных орехов… Да пусть пропадут они пропадом.

— Ступай туда! — Своей красивой, полной ручкой жена показывала, куда именно. В комнату светила луна. Голос жены звучал повелительно.

Гранач вышел на балкон. Большие пальцы рук он засунул за резинки подтяжек и сделал вид, что смотрит на небо. Взор его бродил по Млечному пути, остановился на катящейся по небу луне, которая летом по вечерам часов в восемь подымается из-за кладовой, а в одиннадцать освещает спальню с балконом и кажется такой близкой, как желтый абажур настольной лампы.