— Клянусь, отец, — Ахмад прижал к груди винтовку.

— Возвращайся в лагерь, я приду ночью.

Ахмад, недоумевая, выполз из виноградника, где они сидели в засаде. Оглядываясь, пробрался к мечети. Поцеловав винтовку, просунул ее в тайник между стеной и дувалом, засыпал щель хворостом и колючкой. Посмотрел на горы. Там сейчас томятся в засаде верные люди отца. Как все хорошо было задумано: по сигналу они открывают огонь из автоматов, и под грохот стрельбы он, Ахмад, младший сын Мирзы-хана, уберет одним выстрелом своего брата-предателя с дороги священной борьбы за ислам. Пусть потом думают, как смогли с гор попасть лейтенанту прямо в сердце, а он, Ахмад, стрелял бы только в сердце, у него тверда рука и зорок глаз. Брат предал Коран, отца, братьев — может ли после этого быть ему прощение? Пуштунвалай[187] учит: нет. На добро ответь добром, но и на кровь — кровью, на обиду — обидой. Девять отметок уже поставил на прикладе винтовки Ахмад, жаль, что сегодня не удалось сделать десятой. За командиров, врачей и связистов отец разрешил делать метки в два раза больше, а ведь рядом с Зухуром стоял и советский туран[188] Василий! И хотя отец пока не разрешает целиться в шурави[189], сегодня можно было бы поймать в снайперский прицел шрам над правой бровью турана. Приятно все же стрелять не просто по цели, а в точку цели. У Ахмада они выбраны — значок парашютиста на груди у брата и шрам у советского капитана.

Ахмад еще раз посмотрел на горы, прикинул расстояние и, сокращая путь, пошел к ним напрямик, не боясь быть замеченным: все мужчины кишлака сидели на митинге.

Однако дехкане землю не брали. Зухур, шепча проклятия сквозь сжатые зубы, стоял перед молчаливой, настороженной толпой.

— Тупицы, трусливые зайцы, а не аксакалы, — тихо переводил Василию Цветову шепот лейтенанта переводчик ефрейтор Ешмурзаев. — Нехорошо он ругается, товарищ капитан. Могут не простить.

Цветов согласно кивнул, подошел к Зухуру, сжал ему локоть.

— Позволь мне, — сказал он лейтенанту и подозвал Ешмурзаева. — Почтенные и уважаемые! Ваш земляк лейтенант Зухур сказал правду: земля теперь принадлежит тем, кто на ней трудится. Вас не гонят и не заставляют брать ее сейчас, сию минуту. В ваших сединах я, русский человек, вижу мудрость, я преклоняюсь перед ней и верю, что вы все правильно обдумаете и завтра, когда мы придем вновь, поступите мудро и мужественно, как и подобает горцам. И еще. Завтра вместе с нами придет врач. У кого больные дети, кто нуждается в медицинской помощи — он примет всех.

Цветов подождал, пока закончится перевод, и добавил: