— Врач осмотрит вас и даст бесплатно лекарство.

По площади пошел гул, дехкане подняли головы, заговорили друг с другом, начали медленно подходить ближе.

— Они просят повторить, что вы сказали о враче, — шепнул переводчик.

Прислушался и Мирза. Вот кого бы он убрал раньше всех командиров и партийцев, раньше сына, предавшего отца, — врача. Забыв все святое, к его сумке с красным крестом слетается, как бабочки на свет, весь уезд. Ладно бы старики, но ведь пошли и женщины, показывают неверному свое тело, разрешают прикасаться. Вчера русский нарушил таинство рождения мусульманина, принял роды у второй жены Абдуллы. Если аллах взял у нее силы и сознание, значит, так ему было угодно. А этот неверный вернул ее к жизни, первым принял на свои руки младенца. Да разве выйдет из него теперь настоящий мусульманин?

Мирза пожалел, что отпустил сына. Надо бы именно сейчас, когда люди сделали шаг навстречу шурави турану, разрешить выстрел, один-единственный выстрел. Завтра может быть поздно, завтра они сделают еще шаг, а это уже начало пути…

Мирза оглянулся, но сына не было видно. Горы вдали пытались укрыться тенью облаков, натягивали это одеяло до самых вершин, но ветер рвал его в клочья, сбрасывал с круч. В просветы тут же проваливалось солнце, и горы сжимались, бугрились от сентябрьской жары. Где-то на их склонах сидит отряд, ждет сигнала. Но без винтовки Ахмада выстрелы с гор — пустой звук, хлопушка. Как не вовремя ушел Ахмад!..

Цветов и Зухур в сопровождении советских и афганских десантников покидали кишлак. В конце узенькой улочки Цветов оглянулся: дехкане с площади не расходились, смотрели им вслед. Многое бы отдал капитан, чтобы понять сейчас их мысли. Одно пока ясно: люди запуганы.

— Ну и лиса ты, Василий, — нарушил молчание Зухур. — Седина, мудрость… Ничего у них нет, кроме страха и тупости. Ради них же бьешься, лучшие люди гибнут, даешь им уже готовое, отвоеванное, а они…

Он безнадежно махнул рукой, и Цветов, как ни был расстроен неудачей, улыбнулся: сколько раз лейтенант давал слово не кричать, не пугать пистолетом, а находить мирный выход из любого положения.

— Нет, Зухур, я не лиса, — ответил он. Зухур неплохо понимал по-русски и порой не до конца выслушивал переводчика, кивал головой. — Это уроки истории: нельзя торопить революцию. Поверь, я не меньше твоего хочу, чтобы у вас в стране все быстрее наладилось: тогда и наша помощь уже будет не нужна. Но не торопи время и людей, Зухур. Поверь мне. Хочешь пример? Не бойся, это не из нашей, русской, истории, которая кажется тебе совсем древней. Это было год назад у вас, я с батальоном стоял тогда на юге, недалеко от границы с Пакистаном. Там земля еще дороже, рядом ведь пустыня Регистан, ты знаешь. И тоже ваши товарищи раздавали землю. К сожалению, у них тоже были сроки, и они, торопясь, заставляли людей ставить на бумаге подписи, крестики, отпечатки пальцев — кто что умеет. Как потом мы узнали, ночью мулла обошел весь кишлак и напомнил, что Коран запрещает брать чужое. А земля-то испокон веков была у бая. Что получилось? У одних землю отняли, а другие ее не взяли. Пока судили-рядили, время сева прошло, и ничего, кроме верблюжьей колючки, на полях не выросло. И сказали люди: при бае мы хоть немного, но имели хлеба, а при новой власти умираем с голоду. Может, помнишь, писали тогда в газетах, что советские солдаты делятся своими продуктами с афганцами. Это мы делились, потому что видели — рядом умирают с голода люди, а это у нас не укладывалось в голове. Поэтому не спеши, Зухур, и здесь. Спешка может не приблизить, а лишь отбросить выполнение вашей земельной реформы далеко назад.