— Но я тоже афганец, а ведь все понимаю. Хотя, как сыну бая, до этого можно было додуматься в последнюю очередь, — перебил Цветова Зухур. — Почему они такие? Сколько надо времени, чтобы поняли: революция совершена для них, вы здесь присутствуете тоже ради них? Кто поторопит время?

— Преданные революции люди, — подумав, ответил Цветов. — Преданные, терпеливые, умные люди.

— Так ты хочешь сказать, что я к ним не отношусь? — Зухур, едва выслушав перевод, встал перед капитаном, расстегнул ворот кителя.

— Будь ты другим, — Цветов обнял друга за плечи, — не командовал бы отрядом защиты революции. Но знаешь, я из отпуска привез школьный учебник по истории, у брата взял. Читаю, повторяю нашу историю, чтобы лучше понять, что происходит сейчас у вас. Хочешь, подарю? Ешмурзаев поможет перевести.

— Подари, — вяло согласился Зухур, и Цветов понял, что он все-таки обиделся.

Это было не впервой. Горячий, нетерпеливый характер Зухура словно увязал в рассудительности Цветова, и всякое дело в конечном итоге заканчивалось тем, что оба командира садились под навес пить чай. Благо отряд защиты революции и парашютно-десантный батальон располагались на одной высотке, за совместной линией боевого охранения. Жили, глядя на командиров, дружно и солдаты. Наверное, единственное, что не могли понять афганцы, так это когда во время волейбольных баталий шурави кричали «шай-бу!». «Что такое «шай-бу!»?» — спрашивали они. Как могли — объяснили. «А что такое хоккей?» Показали. «Но почему мяч — тоже «шай-бу!»?» — «Потому что весело и хочется победы». Кажется, это сказал командир второй роты старший лейтенант Буров, и, показывая на его белозубую улыбку, афганцы переспросили: «Это тоже — шай-ба?»

Этот случай вспомнился Цветову, когда они подошли к боевому охранению. Афганцы, возводившие земляной вал, толкали тележку и ладно, весело кричали:

— Шай-бу! Шай-бу!

Увидев командиров, подбежали с докладами дежурные. Цветов приказал вызвать батальонного врача и теперь ждал, когда Зухур отругает за что-то своего дежурного. Потом оба они повернулись к растворяющемуся в быстрых сумерках кишлаку.

— Не понравилась мне сегодня тишина в долине, — негромко, словно рассуждая сам с собой, сказал Зухур. — Наверное, сейчас кто-то смотрит на нас с той стороны и тоже думает о завтрашнем дне. — Он замолчал, потом так же тихо продолжил: — Знаешь, Василий, меня ведь с отрядом в другое место посылали, чтобы не заставлять воевать против отца и брата. А я все же попросился именно сюда. Сказал, что воюю не против родных, а против старого строя. Против бедности, против болезней, голода. Как коммунист. Отец этого, наверное, уже не поймет, а вот братьев жалко. Особенно Ахмада, он еще совсем мальчик. Думал, сегодня его увижу, но из родных никто не пришел на площадь… Что нам ждать завтра?