— Когда последний раз прокалывал дыры? — спросил он лейтенанта.

— Позавчера, — пробормотал удивленный Гребенников.

— Значит, сегодня ты опять всю ночь сидел в боевом охранении. Солдат ночь отдежурит, я ему день даю отдыхать. А тебе не могу дать, потому что ты мои глаза и уши, ты должен быть рядом, иду ли я к Зухуру пить чай или сажусь к карте. Так что сам себе задания не придумывай. Чтобы это было в последний раз.

Гребенников, опустив голову, стоял перед комбатом. Отчитывали его впервые за офицерскую службу, и он, честно говоря, совсем не ожидал этого. Цветов, понимая состояние лейтенанта, не смягчился.

— Не бойся доверять подчиненным даже самые ответственные задания. А если боишься, значит, ты еще не командир. Помни это, Гребенников. Сутки даю тебе для отдыха. Чтобы видел тебя только в палатке и в столовой. Все. Теперь докладывай.

— Товарищ капитан, человек, который вчера семафорил фонариком, сегодня в ноль часов семнадцать минут покинул расположение лагеря Зухура и вернулся в три часа двадцать пять минут.

Гребенников сделал паузу, и Цветов, наблюдая за разведчиком, напрягся, готовясь услышать фамилию.

— Это Атикулла, товарищ капитан. Денщик Зухура. Я, если честно сказать, за ним уже давно присматриваю. Уши у него… — Увидев усмешку командира, потрогавшего свои уши, тоже улыбнулся и торопливо добавил: — С первого раза уши у него показались мне каким-то противовесом в фигуре. Знаете, как бы Атикулла ни поворачивался, уши все время направлены туда, где разговаривают. И разговаривают по-русски, товарищ капитан. Сдается мне, знает он наш язык. На всякий случай я помечал все, что при нем говорилось. Вот.

Он протянул блокнотик, и Цветов быстро пробежал записи. Ничего важного вроде не было. Представил высокого, жилистого, молчаливого сержанта, которым Зухур очень гордился. А ведь сколько раз они спорили о денщиках! «Раз положены, пусть будут», — всякий раз в конечном итоге ставил точку лейтенант, когда Цветов недоумевал, как можно революционеру иметь при себе прислугу. Но в целом Зухур соглашался, что от старой армии осталось много пережитков.

— Нет, ты посмотри, — часто затевал он разговор за обеденным столом. — Я, революционный командир, который не выходит из боев, получаю довольствия в деньгах меньше, чем полковник, устроившийся писарем или завскладом в Кабуле. Разве это справедливо? Разве не за работу надо платить, а за звания, которые ты получил еще при Дауде? Нет, я не за деньги служу революции, но в этом есть несправедливость, которую не хотят замечать в столице. И вообще надо было разогнать всю старую армию и полностью набрать новую, — категорично настаивал Зухур. — Какая может быть постепенная замена кадров? У нас сейчас в одном строю стоят партиец и тот, кто каких-то два года назад уводил его под конвоем в тюрьму.