Зухур хотел подать команду, но Цветов успел схватить его за плечо. В этой ситуации даже клацанье затвором может привести к непоправимой беде.

«Ты вначале будешь там дипломатом, а потом уже командиром, Цветов, — говорил ему перед отлетом в район замполит полка. — Командуют пусть ротные, твои заместители, а ты, капитан Цветов, будешь в первую очередь представлять в этом районе нашу Родину. Помни об этом, Василий Федорович: по тебе будут судить обо всем Советском Союзе. Это будет гораздо труднее, чем все, вместе взятое, что пережито тобой. И еще, Василий. Забудь, что тебе всего двадцать шесть лет, а то начнешь себя жалеть и убеждать, что, мол, молод и имеешь право на ошибку. Запомни одно: ты отныне командир парашютно-десантного батальона капитан Цветов». Замполит дотронулся до колодочки ордена Красного Знамени на груди комбата, и именно в этом движении почувствовал Цветов тяжесть и ответственность своего нового назначения.

Поэтому, когда черная, со слившимися, невидимыми лицами стонущая толпа афганцев нескончаемым потоком вытекала из кривой улочки на площадь, он единственно правильным посчитал отдать свой автомат Гребенникову и одному пойти навстречу людям. Шел он очень медленно по утоптанной до бетонной тверди площади. Ему нестерпимо хотелось унять зуд вокруг шрама или хотя бы оглянуться, посмотреть, что делают его подчиненные, но комбат не позволил себе ни одного лишнего движения. Отмашка рук, четкий шаг — пусть видят только это. Он спокоен, он уверен, что толпа споткнется о его решимость.

Четыре, три, два, один шаг отделяет плачущих женщин, и уже нет сейчас для Цветова в мире сильнее желания, чем остановиться самому. Но, пересилив себя, комбат сделал еще один шаг. Женщины вдруг застыли и замолчали, опустив головы под паранджами. За ними остановилось и все черное людское море. К Цветову сзади подошли Зухур, переводчик Ешмурзаев и лейтенант Мартьянов. Гребенников остался с охраной, в любой момент готовый принять командование на себя.

Шаги сзади замерли, и толпа словно только и ждала этого. Люди закричали снова, но комбат уловил, что исчезли в этих криках угроза и нетерпимость. Люди кричали, потому что молчать им было еще страшнее.

— Аллах не принял… Тех, кого принимает неверный, не принимает аллах… Пусть врач убирается с нашей святой земли, — переводил Ешмурзаев обрывки фраз.

Потом толпа расступилась, и высокий, худой старик, держа на вытянутых руках белый сверток, пошел к Цветову. Людское море тоже стало напирать, подминать под себя оставшиеся несколько метров. Зухур не выдержал, поднял руку, к нему тотчас подбежали автоматчики, и только под стволами оружия люди замерли вновь.