— А ругаться? — приглушенно крикнули сзади под общий смех.

— Цензурно и не всем сразу, — сказал режиссер.

С топотом и невнятным бормотанием толпа снова вылилась из зала. Оркестр сыграл свою медную бравурную, ослепительную партию, и снова угрожающее «ура» понеслось между рядами. Теперь, думалось лейтенанту, режиссер будет доволен. Но толпа снова обмякла, остановленная властным жестом, зашаркала по коврам.

— Не то, — помотал головой режиссер, вцепившись руками в седую шевелюру. — Подъема нет. Настроения…

Лейтенант Валеев почему-то почувствовал, что происходящее перестает казаться ему игрой. Ну, впору самому просить винтовку, чтобы бежать вместе со всеми. Он почувствовал досаду на режиссера и обиду за своих солдат.

А вспомнил еще вот что: однажды в крымском санатории ему показали гвардии лейтенанта, которого солдат заслонил от пули грудью.

— Это ж надо понять, да? Видишь, что в кого-то целятся, и — самому лезть под пулю, — говорил тогда взволнованный Валеев приятелю, показавшему спасенного лейтенанта. — И главное: ни в каком уставе не может этого быть, чтобы принимать чужую смерть, правильно?

Валееву вдруг страстно захотелось, чтобы сцена удалась, чтобы режиссер понял, какие необыкновенные люди у него в массовке. Рядом с ним кто-то хлопал себя по карманам в поисках сигарет и тихонько ругался — забыл, что курить в зале нельзя. Кто-то вытирал со лба пот.

— Граждане революционные солдаты и матросы! — вдруг громко и чуть ли не по слогам сказал режиссер, взобравшись на стул. — Сейчас вы совершите самое главное дело в своей жизни, вы будете решать судьбу революции!

Освещенный царски роскошными хрустальными люстрами зал словно умер. Даже монтировщики перестали бестолково стучать молотками на сцене. А те из солдат, кто сел в бархатные кресла, теперь стояли.

— …зато дети будут жить лучшей, счастливой жизнью. Да здравствует мировая революция! Ура!!

Лейтенант Валеев увидел, как бегут к сцене солдаты, стаскивая с плеча винтовки, кто-то поправляет пропитанный «кровью» бинт на голове, матрос машет бескозыркой с надписью «Громъ». И не было их на сцене, но вдруг увидел тяжелые ворота, которые распахиваются под напором бегущих.

Валеев оглянулся и увидел: осветители тоже кричат в своих ложах, и режиссер кричит…

А жаль, что репетиция скоро кончилась, — честно, жаль!

Усталость режиссера сняло как рукой. Он разрешил забрать костюмы, и прямо в пулеметных лентах и бинтах все разбрелись по машинам, которые тут же покатили по предпраздничному городу.

Вместе со всеми Саша Валеев пел старые революционные песни — «В бой роковой мы вступили с врагами…» — и глядел на прохожих. Те останавливались, и Саша сам видел, какой-то старик помахал им вслед рукой.