Гаврик чем-то на Саньку смахивает. И на деда Семена — тоже головастый. И умный. Прямо-таки дедова фотокарточка размером три на четыре: один к одному. Гаврик-то деда должен запомнить. Вон как любит, озорник, даже прическу ладит под дедову. И что удивительно: поседеть Джон поседел, и сильно, даже до бровей достало и до усов дотянулось, а вот и по сей день ни волоска не выпало. Как вклеены. Гаврик пятерню слюнями мочит, то и дело свои волосенки поправляет, чтоб, как у дедушки, ершиком были. Молодец! «Ты иди, тебе корова языком прилижет», — подтрунивает Джон. «Да, хорошо вам тут в деревне, а у нас в парикмахерскую в очередь становись. Надоело. И тебе лижет?» — «Вот еще. У меня от старости топырком торчат, жесткие…»

Нет, волосы у него натуральные, а вот зубы — кхе!

Шли они с Гавриком по райцентру, а тот все вприпрыжку — не угнаться. Да попридержись ты, куда!

Было начало марта. Пахло размякшей щепой и конским навозом — первый запах весны. Неистребимый временем, хоть коней-то позабыли, когда и видали.

Дед размашисто поспевал за внуком, а тот угнулся, как будто его в спину бить собираются, и — вперед, не разбирая луж. Поди догони сорванца, а хотелось поймать да слегка по заднице оттянуть разочек, чтоб не баловал, ишь ты — и дед за ним тоже по пояс вымок! Когда понял Джон, куда принесло их с Гавриком, то только ахнул. Пока старику конский запах чудился, городской мальчишка свалку унюхал. И добычу извлек — противогаз. С какой поры он там валялся, неизвестно, место для таких предметов самое подходящее — но малец вцепился в него, как в подарок судьбы. Джону пришлось махнуть рукой: будешь, мол, босяком, раз деда слухать не желаешь! Домой притрусили точно на таких же парах — прогулялись называется. Парню не терпелось обнову примерить, а Джону взгреть его маленько. Но так всегда — стоит к дому подойти, порог переступить, и все серьезные намерения как рукой снимает. Что за место заколдованное. Ну, а Гаврик, тот время даром не тратил — промыл, протер эту штуковину и на голову напялил, словно так и родился. Сколько ни уговаривали — ни в какую не снимает. Чуть спать в ней не ложится, а было бы можно, и лег бы; и заснуть долго не дает, все бока коленками отсодит, пока угомонится: это, значит, утра ждет, мается, мечтает опять свою страсть на башку напялить. Ну ладно бы в войну в ней поиграл, а то ведь так, без дела, по деревне разгуливает да только и успевает, что палками от собак отстреливаться. Прогрызут штаны, так и знай, и поделом, бестолковому. Дед твой в шесть лет в плуг с отцом встал. А в четырнадцать стога на плечах ворочал. И не фулюганил, хотя было кой-что. Стеклышком трубу прикрывали, чтоб дым не проходил. Глянет хозяин в трубу снизу — вроде бы небо сквозь светится, а дым в избу валит, непонятно. На старый Новый год кладушки с дровами растаскивали, санями двери припирали — шутки такие под праздник, раз в году, узаконены были, не карались общественным мнением… Джону на этот Новый год пацанва веники растащила — он их для города по заказу заготконторы навязал — штук двести, да отвезти не поторопился. Просыпается спозаранок, а на снегу под окнами плакат выложен, трехметровыми буквами: «Джону большой привет от инопланетян». И семь восклицательных знаков, хватило бы веников, так и десять не поленились бы выложить. Ругнулся Джон, но собирать метлы не спешил — с неделю в небо поглядывал, улыбаясь хитро в седые усы.