Она ответила, что тут одно из другого вытекает — судьба из поступка, а потому смелым всегда везет. И добавила, думая вовсе не о печали Джона, а о погибшем мальчике: может, и они, дескать, судьбу пытали, проверяли себя на смелость?

— Да ты пойми, — вскипятился Джон, словно сидел не с ней, а со своей женой, — ты пойми, голова твоя женская, что этот взрыв опять навроде на моей спине произошел и в меня не попал… Ведь сколько лет я к этому дереву прислонялся и норку своими глазами видел…

— Неужели они даже не отбежали подальше, когда решили взорвать ее? Неужели не сработал инстинкт самосохранения? — твердила она свое.

Джон ничего такого ни про какие инстинкты вовек не слыхал, а потому на ее вопрос ответить не сумел и вскоре ушел, не договорив чего-то; главным в их встречах дальше было — желание Джона разобраться в самом себе хоть немного с помощью умного человека, которому довелось по чистой случайности узнать его в минуту страдания, — там, у воронки. Мучило еще и то, что она тогда могла сделать вывод, будто у Джона каменное сердце. Он сам не мог себе простить, как поспешно — во всяком случае ей могло так показаться — заворачивал в свою дождевую накидку тело ребенка, и при этом матерился.

Была еще одна маленькая причина встреч с его стороны — Маргарита не называла его Долдоном. Ну разве не может позволить себе мужчина посидеть за столом рядом с женщиной, величающей его по имени-отчеству? Мог.

Но однажды он все-таки оконфузился.

Серьезная Маргарита вела себя с ним, как с учеником, он и поддался на эту удочку, задав один мучивший его вопрос. Дескать, сколько же в себя принимает земля? Если посчитать, например, хотя бы людей, весом в среднем по семьдесят килограммов — сколько же умирает и рождается их ежедневно, — то можно представить, какой легкой когда-то была она и как бы не перегрузилась и не сошла с рельсов? Вот и наступит тот самый конец света.

Маргарита весело посмеялась и сообщила, что земля никогда не обрушится, потому что вес ее не меняется, сколько бы в нее ни уходило и сколько бы на ней ни появлялось.

— Непонятно. Дерево, например, сгниет — весит сколько, а новое вырастает — уже другой вес.

— Вот вы сами себе и объяснили: закон превращения.

— Не объяснил, а еще больше запутался.

— А вот, — она достала с полки учебник по истории СССР для седьмого класса. — Вот, слушайте. «Ломоносов в 1748 году открыл закон сохранения массы вещества при химической реакции. Просто и понятно он писал об этом своему другу: «Все изменения, случающиеся в природе, так происходят, что если к одному телу что-нибудь прибавится, то столько же отнимется у другого». Так что, — она захлопнула книгу, — ничего на свете не берется ниоткуда и ничего не исчезает в никуда. У земли свои законы.