Все молча двинулись дальше. А женщина со стрекозиными крыльями снова чуть поотстала и отломила веточку, понюхала да так и зажмурилась от удовольствия.

Улица закончилась. Обувь у путников запылилась, и мужики в черных костюмах стали досадовать, что нечем им обтереть солдатские ботинки. Женщина, та нисколько не смутилась, а в два присеста обтерла со своих босоножек красную пылищу носовым платочком и отбросила его прочь, в канаву.

Ни ветерка, ни звука. Самый угрюмый мужик постучал в дверь крайнего дома. На стук появилась хозяйка — было слышно, как она оттянула засов, и вскоре предстала перед гостями. Лицо ее сморила забота, а губы будто синим подкрашены, вздрагивают: вот-вот заплачет.

Поздоровались, и она им велела:

— Ступайте в левую комнату. Только, пожалуйста, ни о чем его не расспрашивайте, попрощайтесь и уходите. Постарайтесь, конечно, без сутолоки, чтоб сразу всем вместе.

И Джон в хозяйке узнал свою жену, но будто бы молодую.

Мужики согласно кивнули и проследовали за ней, как гуси за вожаком. Они ставили ноги на пол так, что казалось — под подошвами у них битое стекло.

Стрекозиная женщина и тут не спешила — и Джон знал почему.

Она поправила перед зеркалом пышные волосы и вошла, как балерина, на цыпочках, в спальню, где лежал он.

В этой комнате было много места и света. Единственное окно выходило на запад, и лучи заходящего солнца багряно-красными полосами ложились на пол и на белую простыню, под которой вытянул ноги Джон. Мужики теснились у стены. Женщина прошла к окну, и сноп вечернего луча преломился через ее стрекозиные крылья, отчего все вокруг стало золотисто-зеленым. Глаза женщины, точно такого же цвета, заструили магический свет, и Джон узнал у стены погибших товарищей, и самого угрюмого из них — весельчака Никиту Соловья, убитого пулей, предназначенной Джону: он тащил раненого Никиту на спине. После войны у Джона уже не было ближе друзей: нужный всем, он оставался одинок.

Женщина с крыльями не торопилась. Джон закрыл и открыл глаза: друзей у стены не оказалось. Взгляд его стал скорым и пронзительным, гримаса сковала губы, до этого безвольно сложенные копытцем. Женщина поймала этот взгляд, и смутное беспокойство овладело ею. Джон дышал ровно и продолжал смотреть на пришелицу с презрением, хотя понимал, что она очень красива. И тогда он увидел, что женщина заплакала. Слезинки катились по ее бледному лицу, как ягодки белой смородины. Ему стало жалко ее. Он погладил пушистые волосы. Жена тут же подоспела и скорее попросила, чем приказала:

— Уходите же!

Пришедшая нежно засмеялась и в упор поглядела на Джона — глаза в глаза: его взгляд начал тут же меркнуть, стекленеть, и он умер, но вдруг губы сами собой разжались и произнесли всего одно слово, которое в жизни ему не довелось произнести ни разу: «Прекрасная».