И всё это – Зинаида Петровна Докторова. Магазин её не вылезает из передовиков, переходящее красное знамя, что алеет в переднем углу кабинета заведующей, давно уже никуда не переходит, коллектив – камень, сплотить далее невозможно. Словом, идеальный руководитель, идеальный коллектив, идеальное предприятие советской торговли.

16 руб. 50 коп. Наклюкались, чуть не поссорились

16 руб. 50 коп. Наклюкались, чуть не поссорились

… И лишь Зимнякова да ещё несколько человек знали и другую сторону сего потрясающего фейерверка профессионального альтруизма. Подвижничество Докторовой было не только естественным выражением её человеческого лица, но и высшим пилотажем техники безопасности – той самой безопасности, которая уже столько раз вывозила её из всех передряг торговой жизни. И – стоит незыблемо книжная крепость Докторовой, и процветает неизменно её владычица.

Зимнякова тоже процветала. Правда, по-иному, совсем по-иному, чем её подруга…

– Конечно-конечно, ты умеешь работать, – говорила Докторова. И говорила сегодня уже не в первый раз, она повторялась, не замечая своих повторений то ли отого, что изрядно выпила, то ли оттого, что повторение – мать учения.

Зимнякова в ответ улыбалась, улыбка становилась всё язвительней, всё опасней. Докторова, пребывая в расслабленном состоянии, опасности не замечала, она продолжала поучать:

– Да-да, умеешь. Причём, по-своему виртуозно. Но! – поднятый вверх палец пошатался в суставе и восклицательно обмер. – Ты уж извини меня, подруга, так нельзя. Ты всё под себя гребешь. Помилуй бог, а люди? А как же они? Ну ладно, метода у тебя такая, в хвост и в гриву людей гоняешь, но ты ж им компенсируй! Лапочка моя, золотко, людей не обижать – уважать надо. Сама зарабатываешь – давай и другим. Да от себя не боись оторвать, не обеднеешь. Да сделай ты человеку сюрприз, выдай премию нежданную, улыбнись, ручку пожми, словечко ласковое шепни – не жмотничай, не надо на этом экономить – себе дороже. А ты жадничаешь. О людях думать надо.

«Кажется, Зинка всерьез начинает верить, что все её добряцкие выкрутасы исключительно от одной любви к людям, – поняла вдруг Зимнякова, и губы её презрительно сжались. – Лицедейка! А ведь она даже не мне всё это говорит – себе! Себе! Ей это надо! Потому и заело, словно дрянную пластинку!»

– В деловой хватке ты никому ни миллиграмма не уступишь, – продолжала нудить Докторова. Коньяк, кажется, дело свое сделал: коммуникабельность выродилась в надоедливость. – А вот…

И Зимнякова не выдержала.

– А ну кончай! Завелась… Люди! Что люди? Ты кого кашкой манной кормишь? Меня? Меня, да? А ты!.. ты жрала баланду концлагерную?! В зубы тебе, словно коню, заглядывали?! А может, ты трупы в штабеля укладывала?! Может, душегубки для тебя… Да ты!.. что ты в жизни-то видела?! Катишься по ней, как… Ты!.. меня!.. учить жизни?! Ты родителей своих когда похоронила? А я.. Тьфу! Учительница!