– Сейчас увидите, друзья мои, что он не теряет времени зря. Вот уже семь лет он правит Англией, семь лет осуществляет на практике теории своего папеньки.

– Похоже, мы избавимся от него еще не скоро, – заметил Бийо.

– Верно, тем более что Питты невероятно живучи. Позвольте, я приведу вам пример.

Легонько кивнув, Питу и Бийо дали понять, что они внимательно слушают.

Жильбер продолжал:

– В тысяча семьсот семьдесят восьмом году отец нашего врага был при смерти. Врачи поставили его в известность, что жизнь его висит на волоске, который может порваться из-за малейшего усилия. В то время в парламенте обсуждался вопрос об уходе из американских колоний и предоставлении им независимости, чтобы избежать разжигаемой Францией войны, которая грозила поглотить большую часть богатств и войск Великобритании.

Как раз в этот момент Людовик Шестнадцатый, награжденный сейчас французской нацией титулом отца французской свободы, торжественно признал независимость Америки, где на полях битв и в дипломатических переговорах главную роль играли французская шпага и французская мысль. Англия, со своей стороны, предложила Вашингтону, предводителю повстанцев, признать американскую нацию, если она войдет в союз с Англией против Франции.

– Мне кажется, – заметил Бийо, – что порядочные люди не делают и не принимают подобных предложений.

– Милый мой Бийо, это называется дипломатией, и в мире политики такие идеи в большом ходу. Так вот, хоть это предложение вам и показалось недостойным, американцы, за исключением разве что Вашингтона, человека в высшей степени прямодушного, готовы были уже купить себе мир ценою бесчестного соглашения с Англией.

Однако лорд Чатам, отец Питта, этот безнадежный больной, этот умирающий, этот призрак, одною ногой стоявший в могиле, Чатам, которому, казалось, предстояло лишь немного отдохнуть на этой земле, прежде чем уснуть вечным сном под своим надгробием, этот старец заставил привезти себя в парламент, где обсуждался вопрос договора с Америкой.

Он держал под руку своего сына Уильяма Питта, в то время девятнадцатилетнего молодого человека, а также зятя, и был одет в роскошный кафтан, в котором со своею смертельной худобой выглядел довольно нелепо. Бледный, словно привидение, с безжизненными глазами под набрякшими веками, он велел провести себя к своему месту – правительственной скамье; изумленные столь неожиданным появлением лорды восхищенно кланялись, как, вероятно, приветствовал бы римский сенат вернувшегося Тиберия, давно умершего и забытого[180].

Низко нагнув голову, он молча слушал речь лорда Ричмонда, автора этого предложения, и когда тот закончил, Чатам встал и начал ему отвечать.