– Эх… – отмахнулся Фома Филимонович. – Это для отвода глаз. Я по этим минам каждый день ношусь на кобыле.

Огненная грива уже выбивалась из помещений наружу.

Разъяренный огонь полыхал во всех домах, и сталь оружия отражала его языки. Султаны багрово-синего дыма пробивались сквозь крыши и рвались вверх. Дым клубился в доме Гюберта, в дежурном помещении, в двух других домах и тугими волнами выливался через окна и двери.

– Вещи в машину! И сами все туда! Быстро! – скомандовал я.

– А радиостанция! – крикнул Сережа. – Почему ее не сжечь?

– На! Дуй! – сунул Фома Филимонович Ветрову последнюю бутылку с «КС».

– Погоди-ка. Дай сюда! – сказал я и, схватив бутылку, побежал к радиостанции.

Дверь ее была распахнута настежь. Я вошел внутрь.

Чинно и строго выглядела аппаратура. На никелированных частях играли отсветы пламени. Я вышел, стал у порога и метнул бутылку в железную печь. Мгновенно горящие ручейки потекли во все стороны, и я отпрянул назад.

Партизаны уже топтались в кузове машины. Во дворе было светло, как днем. «Осиное гнездо» корчилось в испепеляющем пламени.

Я заглянул в кабину. Там сидели Березкин и шофер-партизан.

– Лезь и ты, места хватит, – сказал я Фоме Филимоновичу. – И показывай дорогу… Все сели? – обратился я к сидящим в кузове.

– Все. Я сделал перекличку, – ответил Трофим Степанович.

– Трогай! – приказал я и вскарабкался в кузов.

Машина зарычала и толчками покатилась со двора.

Видимо, шофер давно уже не держал в руках баранку. Но по дороге машина пошла уже ровнее, увереннее.

Все стояли в кузове, держась друг за друга и качаясь из стороны в сторону.

– Жми, Петро!

– Давай на полную железку! – подбадривали ребята шофера.

– Темно, перевернет, – послышался чей-то осторожный голос.