– Значит, если бы Бойко не изменил маршрута, то мог бы иметь дело с бронепоездом?

– Так получается.

– Совсем интересно! Чьих же это рук дело: телеграфиста или Редькина?

– Затрудняюсь ответить. Редькин ничего объяснить не может, я с ним говорил еще два раза. Он только твердит:

«За что купил, за то и продал, и не путайте меня».

Зарубин задумался. Этот Редькин определенно не внушал доверия. Во-первых, хищение парашютного мешка, во-вторых, эта история с эшелоном, с каким-то телеграфистом. Поднималась досада на самого себя. Надо было давно заняться Редькиным, не спускать с него глаз и добиться полной ясности.

«Тут я прошляпил, – ругнул себя Зарубин. – И дело надо исправить».

Шедший впереди Пушкарев остановился, подождал отставших от него Зарубина и Кострова, а когда те приблизились, вдруг рассмеялся.

– Что случилось? – удивленно спросил Зарубин,

– Да я все думаю об этом человеке с большой буквы, –

сказал Пушкарев и зашагал вперед. – Хитрый мужичонка!

До чего же хитрый! Не хочет идти в лагерь. Дошел до заставы, вызвал Рузметова. «Дальше, – говорит, – ходу мне нет, потому как разговор у меня секретный, а у вас есть люди ненадежные». Вы слыхали?

– Так и сказал?!

– Да, да.

– А что за секретный разговор?

– Не сказал даже Рузметову, требует главного. «Я, –

говорит, – его хорошо помню».

Передовая застава размещалась в большой, глубокой, с амбразурами землянке, расположенной в километре от лагеря и тщательно замаскированной снегом и молодыми елками.

Около землянки стоял с автоматом дедушка Макуха.

– Дежурим, старик? – весело спросил Пушкарев.