– Дежурим, хлопчик, – ответил дед. – Табачком не побалуешь?

Пушкарев вынул из кармана кисет.

– Идите, а то у Усмана с тоски зубы заболят. Этот лохмотник со своей военной тайной сидит и молчит.

В землянке, около железной печурки, разогретой докрасна, сидели на низких чурбачках друг против друга

Сурко и Рузметов. Молчание, видимо, длилось долго, потому что Рузметов, увидев вошедших, облегченно вздохнул. Сурко, одетый в невероятно изодранный полушубок, встал, быстро оглядел вошедших и, узнав в них старых знакомых, поздоровался.

Все расселись на чурбачках возле печи.

– Опять с радостной вестью? – спросил Зарубин, доставая табак и бумагу.

Сурко отрицательно помотал головой и покосился на двери.

– Там все в порядке, – сказал Зарубин.

Тем не менее Сурко, наклонившись вперед, тихо, вполголоса начал говорить:

– Среди вас есть предатель… Он приходит в деревню, встречается с подозрительными людьми и опять исчезает.

Я проследил его.

Воцарилась минутная тишина.

– Почему ты решил, что он предатель? – спросил

Пушкарев.

Сурко нахмурился.

– Напрасно говорить не буду, – отрубил он. – Предатель самый настоящий. Приходит он в дом бандюги, у которого сын работает на фашистов, а зять по своей воле в Германию уехал. Был случай, когда в доме сидел гестаповец, а ваш партизан зашел туда и вышел целым и еще под хмельком.

Это что, не предатель? Определенно предатель!

Зарубин попросил описать наружность партизана, заподозренного в предательстве.

По словам Сурко, это был человек высокого роста, немного сутуловатый; черты лица у него не совсем правильные, волосы рыжие, редкие. Носит сейчас треух.