— Приходится просить вас возвратиться в форт М’Бассу и приготовить все к отбытию. Феликс пойдет с вами. Часа через два придем и мы с господином Меусом. Боюсь, что придется разрушить жилища этих людей. Печальная обязанность, но ничего не поделаешь.

— Благодарю вас, — сказал Адамс.

Ни за какие деньги он не остался бы смотреть, как будут разорять эти жалкие лачуги. Попытки к соглашению были сделаны, но остались безуспешными. Он всецело чувствовал себя на стороне Меуса, и даже удивлялся долготерпению этого многострадального начальника поста. Ни слова ругани, ни единого удара, ни даже угроз. К туземцам обратились с отеческим внушением, послали гонца к провинившимся, и гонец присоединился к ним. Как бы то ни было, он не пришел обратно. Конечно, ничего не остается делать, как только разрушить их жилища. Но наблюдать это зрелище у него не было охоты. Собственно говоря, это его не касалось; он раскурил новую трубку и, предоставив Берселиусу заботиться о его имуществе, простился со спутником и отправился в путь с Феликсом.

Они дошли до опушки леса, когда Адамсу послышались крики. Он оглянулся. Солдаты кричали Папити, чтобы он вернулся.

Малыш бежал вслед за Адамсом, как черная собачонка, и уже настигал его.

— Ступай назад! — крикнул Адамс.

— Тик-тик! — отвечал Папити. Это были единственные европейские слова, какие он знал.

Ребенок стоял, жарясь на солнце, весь лоснящийся, и улыбался; наконец Адамс принял свирепый вид, прикинувшись, что бросается на него; тогда он пустился восвояси, а Адамс со смехом погрузился под полог листвы.

Берселиус, сидя у входа в палатку, поглядывал на часы. Меус сидел рядом с ним и курил папиросу.

— Дайте ему час, — сказал Берселиус. — Он далеко уйдет за это время. Притом ветер дует с форта.

— Правильно, — отозвался Меус. — Через час.

И продолжал курить. Но рука его дрожала, он прикусывал папиросу, и губы у него так пересохли, что он то и дело их облизывал.

Берселиус был совсем спокоен, но бледен, и словно созерцал что-то в отдалении.

По прошествии получаса Меус внезапно встал на ноги и принялся шагать взад и вперед, взад и вперед, как человек в душевной тревоге.

Чернокожие солдаты также казались неспокойными, а жители деревни сбились в кучу, как овцы. Один только Папити оставался безмятежным. Теперь он играл с жестянкой, после того выскреб и вылизал ее содержимое до последней капли.

Внезапно Меус стал кричать что-то, и голос его звучал резко и отрывисто, как тявканье собаки.

Срок истек, и солдаты знали, в чем дело. Они выстроились, смеясь и болтая, и вдруг в руках двух самых рослых из них появились, откуда ни возьмись, бичи из кожи носорога. Кожа эта имеет больше дюйма толщины и почти прозрачна, если выделана, как следует. В виде бича это не столько орудие наказания, как оружие. То не были гладкие плетки, предназначенные для легкого наказания: края их резали, как лезвие меча. Что сказали бы чувствительные особы, поднимающие крик, если здорового малого приговорят к двадцати ударам кошки, если бы увидели сто ударов подобного бича — гибкого, как резина, и твердого, как сталь?