– Скорей всего, убьет, – утешила она его. – Но какое, черт возьми, это имеет значение?

Отношения с Марком предоставили Сторме еще одно дополнительное благо: она наконец заполучила натурщика для работы. В натурщике художница нуждалась и прежде, но не могла найти в себе мужества попросить отца, чтобы тот подыскал ей такового. Сторма прекрасно знала, какой ответ она получит.

Марк тоже не воспылал энтузиазмом от этой идеи, и Сторма использовала все свое искусство красноречия, включая лесть и нежное воркование, чтобы заставить его спокойно раздеться. Для творческого пленэра она выбрала один из их с Марком тайных уголков в лесу. Марк разделся и застенчиво уселся на поваленный ствол дерева.

– Да расслабься же ты, – умоляла она его. – Думай о чем-нибудь прекрасном.

– Я чувствую себя совершенным идиотом, – протестовал он, сидя в одних полосатых хлопчатобумажных трусах, снять которые, несмотря на ее настойчивые уговоры, он отказался наотрез.

– Все равно там нет ничего такого, что можно было бы изобразить на холсте, – стоял на своем он.

– Да при чем здесь это? Просто ты должен стоять передо мной, как, скажем, древний грек, ведь всякий, кто когда-нибудь видел олимпийского атлета…

– Ну нет, – перебил он ее, – не сниму, и точка.

Она вздохнула, удивляясь упертости этих мужчин, и взялась за краски с холстом.

Постепенно Марк все же расслабился; ему даже стало нравиться телесное ощущение свободы от одежды, ощущение солнечных лучей, ласкающих кожу.

Еще ему очень нравилось смотреть, как Сторма работает – сосредоточенно, слегка хмурясь, с полузакрытыми глазами и задумчиво покусывающими нижнюю губу белыми, как фарфор, зубками. Это походило на некий ритуал; она чуть ли не выплясывала перед холстом, а он смотрел на нее, и у него в голове рисовалась радужная картина будущего: они идут вдвоем, рука об руку, где-то за скалами Чакас-Гейт, по просторам цветущей девственной природы. Будущее перед ними открывается светлое, исполненное счастья, лучезарное, где их ждет совместная работа, много достижений и открытий… Он начал рассказывать ей об этом, старательно облекая мысли в слова. Но Сторма совсем не слышала их. Уши ее оставались глухи, все ее существо обратилось в глаза и руки, она видела лишь цвет и форму, остро реагируя только на свое душевное состояние.

От нее не укрылось, как первоначальная скованность его напряженного тела постепенно сменяется естественной грацией, которую прежде ей еще не удавалось ухватить. Она видела горячее воодушевление в его лице, когда он стал говорить, кивала в ответ, соглашаясь, и негромко бормотала что-то, не желая ненароком помешать ему и испортить, нарушить охватившее его состояние. Пальцы ее торопились уловить это мгновение, все ее существо, вооружившись уловками искусства, сосредоточилось сейчас только на этом; ее тоже охватил душевный подъем, пульсирующий в унисон с его собственным, а возможно, даже сильнее. Казалось, между ними протянулись некие живые связующие нити любви и общей цели… но на самом деле они оставались так же далеки друг от друга, как луна от земли.