– А на что же тогда? – спросила она.

– Мало ли на что, причин может быть сотня, – ответил он, проглатывая изрядную порцию яичницы с почками. – Но каждая имеет отношение к банковскому счету генерала Кортни.

– К папиным деньгам? – вытаращила на него глаза Сторма.

– Наконец-то догадалась, – ухмыльнулся он. – Умница, получи пятерку.

– Но… но… – Она с растерянным видом развела руками. – Я не понимаю. Тебе же и так денег девать некуда.

– Все в прошлом, старушка… когда-то – да, согласен, но это было давно, – он снова радостно загоготал. – Две любвеобильные жены, двое судей, которые нас разводили, черствых, как сухари; семеро спиногрызов, сорок лошадок для поло, друзья с вечно протянутой рукой; камни на дороге, где их быть не должно… А еще алмазные копи, где нет алмазов, дома, которые вечно рушатся, плотина, вздумавшая прорваться, иссякшая золотая жила, скот, который заболел и издох, близорукие адвокаты, не разбирающие мелкого шрифта… Вот так и уходят денежки, как вода между пальцев!

– Я тебе не верю, – сказала потрясенная услышанным Сторма.

– Про денежки я всегда говорю серьезно, – усмехнулся он. – Это один из моих принципов: когда речь идет о деньгах, шутки в сторону. Впрочем, наверно, это все-таки единственный мой принцип, – сказал он и снова ткнул в нее пальцем. – Мой единственный принцип, поняла? Я на мели, разорен абсолютно, честное слово. Твой папочка – последняя надежда, старушка, так что, боюсь, тебе придется с ним поговорить. Последняя, понятно? Бедным надо помогать, надо жалеть их, неужели не понимаешь?

Марк постучал в парадную дверь, но ему никто не ответил, и он, облегченно вздохнув – с души словно камень свалился, – собрался уже уходить, но спохватился, когда понял, что просто струсил. Поэтому спрыгнул с веранды и направился вокруг дома.

Жесткий воротничок натирал шею, пиджак жал под мышками и казался одеждой странной и неестественной; он то и дело поводил плечами и совал за воротничок палец. Марк пробрался на кухонный двор. Он уже пять месяцев не носил городской одежды и не ступал по мощеному тротуару – даже женские голоса с кухни показались ему незнакомыми. Он остановился и прислушался.

На кухне находилась Марион Литтлджон, а с ней и сестрица. Живость и модуляции их веселого щебета доставили ему огромное удовольствие, он слушал их словно в первый раз.

Марк постучал в кухонную дверь, и голоса смолкли. К двери подошла Марион.

На ней был веселенький полосатый передничек, а голые руки чуть не по локоть покрывала мука. Волосы она зачесала вверх и перевязала ленточкой, но отдельные прядки выбились, падая на лоб и шею.