Марк продолжал работать не покладая рук, но часто вечерами засиживался допоздна и при свете керосиновой лампы писал письма генералу Кортни. В двух из них он предлагал долгосрочный план кампании по возбуждению общественного интереса к проблеме Чакас-Гейт. А когда Марион отправлялась спать, он брал чистый лист бумаги и заполнял его короткими строчками, обращенными к Сторме, в которых делился мыслями, мечтами и уверял ее в неизменной любви.

Сторма на его письма не отвечала, он даже не чувствовал полной уверенности, что она еще живет в том домике на берегу с тростниковой крышей. Но в мыслях представлял, что она там, и на досуге днем и ночью часто думал о ней, представляя себе, как она работает перед мольбертом или гуляет по берегу, держа за руку семенящего рядом Джона. Однажды он долго не мог уснуть, все грезил о ней, ее образ стоял перед ним как живой в крошечной спальне за шторкой и с ребенком у груди. Картина была столь щемящая, что Марк не выдержал.

Он потихоньку встал, оставил записку глубоко спящей Марион и отправился в долину. Рядом с Троянцем рысцой бежал верный Пунгуш.

Марион проснулась через час, и ей сразу пришло в голову, что если и сейчас нет никаких признаков, значит сомневаться уже не приходится. Все эти недели она ждала и Марку ничего не говорила, чтобы у нее появилась совершенная уверенность, что это наконец случилось. Она почему-то очень боялась, что если скажет ему слишком рано, то может сглазить.

Марион встала с кровати и в темноте отправилась в ванную комнату. Через несколько минут, обхватив себя за плечи и едва сдерживая радость, она вернулась и зажгла возле кровати свечку – ей не терпелось разбудить Марка, рассказать ему все и увидеть его лицо.

Но смятая постель оказалась пуста, на подушке лежала записка, и Марион расстроилась было, но это длилось недолго – вскоре ее кроткая, незлобивая натура взяла верх, и уныние отступило.

– Зато есть время порадоваться самой, – сказала она вслух. – Гарольд… Гарольд Андерс? Нет, это слишком банально. Надо будет выбрать что-нибудь более оригинальное.

Одеваясь, она еще что-то весело бормотала, потом вышла на кухонный дворик.

Утро выдалось тихое и прохладное, подернутое туманом небо порозовело. Где-то на утесах Чакас-Гейт кричал бабуин, его короткие и отрывистые, словно лай, выкрики прокатывались по всей долине, словно он приветствовал восход солнца, окрашивающего вершины в великолепный, отливающий медью цвет.

В такой день особенно хорошо ощущать себя живой и здоровой, особенно когда внутри у тебя растет ребенок, подумалось Марион, и ей захотелось как-то отметить событие. В записке Марк сообщал, что домой он вернется только к ночи.