Но инстинкт подталкивал ее к действию. И в одно прекрасное прохладное утро, когда она почуяла запах приближающегося дождя, львица сделала еще одну попытку.

Львята резвились у нее за спиной, беззлобно бросались друг на друга, падали и кувыркались, но не отставали; так продолжалось, пока они не добрались до реки. Место было знакомое, и они радостно продолжали идти дальше.

Когда же львица двинулась по песчаным отмелям к противоположному берегу, самоуверенность львят куда-то пропала. Только трое с готовностью направились за ней, но двое нерешительно остановились на высоком берегу и озабоченно заскулили и замяукали, а шестой вообще повернулся и припустил обратно в долину, к черным эбеновым деревьям.

В несколько прыжков львица догнала его и огрела лапой по спине. Потом взяла зубами за шкирку и понесла. Но львята уже успели подрасти: несмотря на то что мать тащила детеныша, как можно выше вытянув шею, он все равно бился задом о каждую неровность в почве. Свисая из ее пасти, львенок поджал лапки, подвернул хвост и закрыл глаза, а она продолжала тащить его вниз, в русло реки Бубези.

В этом месте ширина реки достигала пяти сотен ярдов, и к концу сухого сезона русло почти опустело. Между белоснежными песчаными отмелями еще оставались довольно глубокие ямы, наполненные зеленоватой водой и соединенные между собой мелкими, глубиной всего только несколько дюймов, медленными ручейками теплой и чистой воды. Пока пятеро детенышей в болезненной нерешимости наблюдали за матерью с берега, львица перенесла ренегата через неглубокие места, измочив его волочащуюся задницу, так что он негодующе зашипел и заворочался всем телом, поднялась на противоположный берег и, найдя заросли белой ольхи погуще, оставила его там.

Она повернулась, чтобы отправиться за следующим, но львенок в паническом страхе бросился за ней. Пришлось остановиться и, сердито рыча, надавать ему по ушам, пока тот не завизжал, повалившись спиной на землю. Тогда она снова схватила его за шкирку и отнесла обратно в заросли. Львица двинулась было через реку, а тот опять вдруг оказался рядом, ковыляя за матерью. На этот раз она укусила его по-настоящему больно и снова оттащила обратно в чащу. И укусила еще раз за ляжку. Подавленный и смиренный настолько, что не нашел в себе смелости снова идти за матерью, детеныш съежился, улегся под кустом на землю и от страха принялся тихонько и безутешно мяукать.

Прежде Марион ни разу не уходила одна так далеко от своего жилища, но слишком чудесное выдалось утро – ясное и теплое, тихое и безветренное. Пребывая в состоянии блаженства, что не часто случалось с ней, она как зачарованная уходила все дальше.