– Похоже, ты ни слова не понял из того, что я сказала, – тихо сказала она. – Ничегошеньки не понял, когда я говорила, что должна восстановить свое доброе имя, научиться снова уважать себя.

– Я люблю тебя, Сторма. И всегда любил.

– Ты женат, Марк. У тебя есть жена.

– Это ничего не значит… – попытался возразить он.

– Нет, это многое значит, – покачала она головой. – И ты это сам знаешь.

– Я уйду от Марион.

– Разведешься? Да, Марк?

– Да, – в отчаянии сказал он. – Я попрошу ее дать мне развод.

– И ты думаешь, нам с тобой будет чем гордиться? В хорошем же свете я себя выставлю, когда с этим приду к отцу. А он как будет горд и счастлив! Явились – дочь-разведенка и сынок… у него больше нет сыновей, и он к тебе относится как к сыну… и сынок тоже выкинул фортель – взял и бросил жену. А о Джоне ты подумал? Ему будет чем гордиться? Подумай обо всех нас… И разве можно построить счастье на несчастье бедной девушки, которая когда-то была твоей женой?

При свете костра глядя ей в глаза, он понимал, что ее гордость прочна, как железо, а упрямство несгибаемо, как закаленная сталь.

Еще засветло Марк потихоньку оделся и, когда был совсем готов, подошел к колыбели и поцеловал сына. Ребенок во сне что-то проскулил, от него пахло теплом и молоком, как от новорожденного котенка.

Склонившись над Стормой, Марк подумал, что она тоже спит, но потом понял, что она просто лежит, уткнув в подушку лицо, чтобы подавить сотрясающие ее тело горькие беззвучные рыдания.

Она так и не подняла к нему головы. Он поцеловал ее в макушку и в шею, выпрямился и вышел в темноту. Мотоцикл завелся сразу, и он вырулил в переулок.

А Сторма лежала и слушала треск двигателя, удаляющийся в ночи, который вскоре совсем замер вдали, и остались только унылый шум прибоя и цоканье древесных лягушек за окном.

В лучах заходящего солнца Марк сидел на резной деревянной табуретке напротив хижины Пунгуша и в первый раз спрашивал его о том, о чем хотел спросить еще при первом знакомстве.

– Послушай, Пунгуш, расскажи-ка мне, как это случилось, что Шакал вытащил тонущего Нгагу из разбушевавшейся реки.

Зулус пожал плечами:

– А о чем тут рассказывать? Я обнаружил тебя, когда ты запутался в ветвях затонувшего дерева, совсем близко от берега, и по здравом рассуждении мне следовало уйти прочь, потому что ты был, без всякого сомнения, совсем мертвый Нгага и коричневая вода омывала твою голову.

– А ты видел, как я упал в реку?